Украина в огне. Эпоха мертворожденных - Глеб Бобров

Жихарь тоже доволен походом. На обратном пути нагло всучил мне возвращенную пачку зимних маскхалатов и идет — в штаны кончает: новенький «Винт»[140]тискает.

Ночью умер Передерий. Утром — Ярусов.

Большой, небритый и добрый начальник санчасти только сочувственно развел руками. Эвакуировать раненых в Луганск все равно не успели бы, а в полевом лазарете — много ли сделаешь? Обезболили хотя бы, и на том спасибо. Вскрывать тела я не разрешил — смысл?

Грохнул с пацанами со ствола по кругу бутылку коньяка да поехал в штаб…

Все согласования заняли не больше получаса. В семь утра выдвинулись колонной по направлению Лутугино — Красный Луч — Снежное. Дед при жизни всегда, чуть потеплев прищуренной сеточкой вокруг глаз, говорил не так, как принято, а «Снежное» — с ударением на первом слоге. Ну, понятно — город детства. Тебе, старый, все недосуг было смотаться — предлагал же, — теперь сами привезем. Адрес нашли в документах. Неясно, кого из родни найдем, — он никогда ничего о ней не рассказывал, — но, по-любому, похороним на родине. Я бывал там да и сам родился всего в четырнадцати километрах — ослепительно красивые места есть тут; еще не Донецкая Швейцария, но уже почти.

С Русланчиком — сложнее. Славяносербск занят СОРовцами и их верными ЦУРками. Ко всему, непонятно — кого искать. Говорил вроде, что родители эвакуировались. Значит, так тому и быть: вместе погибли, рядышком и ляжете.

Дорога стремная — пошли всем отрядом. Тут коммандосы фашиков уже столько людей захватили да машин побили, что и не считает никто. Мы у них отвязываемся по полной, они — у нас. На дворе — «Зимнестояние». Очередное «Борыспилськэ замырэння», как и любое другое, соблюдается лишь на бумаге. Тактический прием, не более.

Мои гаврики на броне и внутри БТР. Завернутые в плащ-палатки тела — на «КамАЗе». Кобеняка, Антоша и Гридня — со мной в «Патроле». Жихарь поехал с Дедом. Причем остался в кузове. Вдвоем с Мыколой. Мальчишка совсем сломался, хоть и силищи, что в том однофамильце[141], — все время плачет. Замкнулся. Просто никого не слышит.

За два часа дошли до Луча. Заехали минут на двадцать в штаб Каргалина. Месторасположение — притча во всех языцех — бывшее здание городского отдела КГБ у парка возле железнодорожной станции. Два раза их уже точечно бомбили, одни подвалы остались, и все равно — ностальгия сильнее.

Владимир Геннадиевич в ситуацию вник и отправил с нами своего порученца. Словно в одной пробирке с Дёмиными проктологами в штатском их клонируют — до чего похожи. И этот — такой же: «Да. Нет. Все будет пучком». Господин Эффективная Функция. Как ему бабы дают — как резиновому дружку, что ли?

Еще один рывок, и без приключений въехали в Снежное. Все посты при одном появлении обвешанного брониками штабного джипа стоят навытяжку.

Нам еще, как оказалось, надо ехать до поселка Десятая. По номеру шахты обозвали, не иначе. Прибыв, подняли на уши весь район. Из родни нашлась только младшая сестра. Мать умерла лет десять тому как. Отца никто не помнит. Пятидесятилетняя неопрятная тетка, выслушав скорбную весть, безуспешно попыталась выдавить слезу, потом махнула рукой и сказала:

— Прожив нэпутьово и помэр ни за що…

Ни переубеждать, ни доказывать я ничего не стал. На вопрос о его семье она в ответ только презрительно скривилась:

— Та розишовся вин давно, кажецься. Я, хлопци, нэ знаю. Простить мэнэ, я пиду, у мэнэ забот повэн рот.

Поди покажи семейные могилки и вали — кто держит…

Кладбище с поэтичным названием Овсяное. Старая часть наглухо заросла. Еле прорубились к месту. Мать лежит рядом с дедами. Оградка кустами задавлена, как и проход со всех сторон. Свободного места нет. Ничего, разберемся…

— Что же ты, сестричка, Ивана коришь, а сама на материну могилку с похорон не захаживала, а?

Та отворачивает налитый злостью взгляд и, с трудом сдерживаясь, молчит. Представляю, как такая бабища в глаза может вцепиться, но не сейчас — понимает, не дура, тут этот номер не пройдет. Муж ее, уебан небритый, выглянул разок в окно и спрятался в доме. Ссыкун! Даже на порог не вышел, чмо. Бык здоровый, моих лет примерно — и не на фронте, а сидит у жены под юбкой, в толстые ляхи клещом вцепился.

— Чего мужик твой не в армии?

Видно, как сразу испугалась: задергались глазенки на сытой, круглой репе.

— Та больный вин, ще диты, онукы… у нас — ртив повэн двир. Кормыты, ликуваты… — затараторила на своем уродливом суржике.

— Правильно, правильно — умирают пусть другие. Даже брат родной, герой и гордость Республики, за вас всех погибнув, и тот — слезинки не удосужился… Ничего, придут твои щиры хохлы, вспорют на ваших глазах твоим «онукам» брюшины да, навернув кишки на шею, утопят, как дрысливых котят в дворовом нужнике. Вот тогда вспомните, вечно захлопотанные вы наши, про общий долг и трижды проклянете свою «ридну хату край села»… — Она попыталась что-то возразить… — Иди, мать, иди… подобру-поздорову… пока я не сорвал на твоей хребтине всего, что накипело. Да! — крикнул я спешно засеменившей прочь фигурке… — Ребят моих покорми. Пожалуются на твое гостеприимство — вешайтесь всем своим гнусным выблядком!

— Зачем ты с ней так? — укоризненно начал было Кобеняка.

— Василь Степаныч, дорогой, за могилками присмотри, а? С тротилом разберись — до вечера тут ковыряться, что ли?!

К концу дня в отрезанном с обеих сторон чужими захоронениями проходе, взрывая, долбя ломами и кирками окаменевшую глину, согреваясь костром и местным самогоном, вырубили две могилы. В разрушенных и брошенных домах нашли подходящие по размерам шкафы-пальчики.

Обмытый в санчасти Дед сурово лег в открытом дубовом корпусе — будем закапывать, сверху дверь филенчатую положим, чтобы землей — не на лицо… Голый пришел, в простыне и саване палатки — уходишь. Ведь наверняка, Старый, у тебя за столько лет службы — вся грудь в крестах. Ничего, на том свете твой труд и твою жертву оценят.

У небольшого Ярусова вообще получился сказочный гроб. Низ тела просунули в освобожденную от ящиков полость, а с середины корпуса оказалась дверца из светлого матового ореха с хитрым переливчатым стеклом. Пацаненка немного раскрыли от брезента, чтобы было видно лицо. У ног поставили кастрюльку с парящими, только что приготовленными хозяйкой котлетками. По утверждению Гридницкого, Руслан, мечась в смертном жару, — просил у матери котлет. Вот — Леха вместо мамки сегодня у тебя, братишка…

Осталось дождаться батюшку. За ним еще час назад Юрка поехал.

Привез из Красного Луча, ближе никто не согласился. Да и понятно — поди брось приход в такое время. Какие церкви уцелели — все крошечные, поселковые, а то и вовсе времянки в домах.

Отца Александра, от греха подальше, привезли на бэтээре. Вова Стародумов прихватил из храма пачку свечей. Раздали всем, зажгли. Приехавший вместе со священником молоденький парнишка с узнаваемыми признаками ДЦП надел на наших усопших погребальные венчики, а в руки каждому вложил по иконке Богородицы. Началось отпевание. Батюшка, спросив: «Где родня?» и получив утвердительный ответ, что наш отряд и есть самые близкие родственники «за веру и Отечество во брани живот свой положивших» мужиков, честно отчитал службу на лютом морозе.