Заговор дилетантов - Елена Хорватова

Пожалейте меня, Елена Сергеевна, ради Бога, пожалейте! Будьте милосердны!

Недостойная Вашей доброты Лидия Танненбаум.

Честно говоря, письмо произвело на меня неприятное впечатление — будучи законченной эгоисткой, Лидия даже не считала нужным особенно это скрывать. Вероятно, ей самой казалось, что письмо свидетельствует о ее незаурядности и редком сочетании практичности и ярких страстей. Или мне просто не дано понять психологию девушки, явившейся из чуждого мне мира?

Погиб человек, как я понимаю, вполне достойный, талантливый, наделенный добротой и породностью человек, любящий Лидию и не пожалевший для нее ничего, сделав перед смертью последний, королевский подарок — свое завещание. И что в ответ? Не горе, не скорбь, нет — только досада и страх. Досада и страх эгоистки, которая может обмануться в своих расчетах.

Но при всем при том женщина, заточенная в тюремную камеру, просит у меня кусок мыла и сухарь… Нельзя сказать, чтобы ее. требования переходили все разумные границы, отнюдь. Как бы ни была велика степень ее вины, разбираться с этим не мне, но уж подаяние арестанным — долг истинной христианки, та самая милость падет которую нас с детства учат оказывать…

Собрав на первый случай самое необходимое — мыло, гребень, полотенце, пару яблок, баночку меда, пачку чая и кулечек с сахаром, я присовокупила к этому шерстяной платок, за которым Шура быстро сбегала в лавочку, и литературный шедевр «Замок на черной скале». Пусть Лидия в камере насладится творением своей подруги, мне последние события отбили всякую охоту дочитывать трагическую сагу о страданиях бедной сироты до конца.

— Неужто, в тюрьму этой змее ядовитой, убивице, гостинчики повезете? — скептически поинтересовалась кухарка, укладывая передачу в корзинку.

— Я не до такой степени кровожадна, чтобы мечтать о том, как Лидия в тюрьме завшивеет без мыла и заболеет чахоткой без теплых вещей. Помочь арестантке — дело богоугодное, а сейчас, между прочим, пост, ты бы тоже лучше не злилась, голубушка, а подумала о душе.

Кухарка горько вздохнула, перекрестилась и, завернув в салфетку пару постных ржаных лепешек, которые недавно сняла с противня, уложила их вместе с остальным.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Восполненный пробел в моей элегии. — Новинская тюрьма и ее особенности. — Тюремый наряд из полосатого тика. — Я больше не намерена прислушиваться к дешевой лести. — Листок, исписанный каллиграфическим почерком. — «Не сочтите за труд» — Путь в обитель разврата на Рождественском бульваре.

Удивительно, но мне удалось довольно долго прожить на свете, не бывая в тюрьмах и не представляя, что они из себя представляют. Однако в последние годы я наверстала упущенное и восполнила этот пробел в собственной эрудиции — вокруг меня стало происходить так много преступлений, что и в тюрьмах, навещая разнообразных арестантов, мне теперь приходится бывать часто, гораздо чаще, чем хотелось бы…

Я прикинула, что раз дело связано не только с убийством, но и со шпионажем, арестованная Танненбаум должна проходить по жандармскому отделению — специальных тюрем для иностранных агентов у нас в России, как известно, нет. Так что, скорее всего, содержится Лидия где-нибудь в Бутырском централе, в Полицейской башне вместе с политическими, среди которых появилось теперь так много дам, что во всех крупных тюрьмах женат отделения переполнены.

Но когда я навела справки, выяснилось, что Лидию поместили в женскую тюрьму на Новинском бульваре. Это было не так уж и плохо, конечно, насколько может быть не плохо вообще оказаться в тюрьме. Новинская тюрьма — место чистое и, по сравнению с Бутыркой, относительно спокойное, хотя начальница тюрьмы, княжна Вадбольская, очень жестко требовала от арестованных соблюдения правил внутреннего распорядка. Но о каких-либо изуверствах, происходящих в Новинке по отношению к заключенным, слышно по Москве не было.

У моих знакомых есть родственницы-эсерки, которые ухитрились побывать в Новинской тюрьме, причем в самом тяжелом, каторжном отделении (Боже, как же все перевернулось в нашем обществе — теперь у каждой приличной семьи найдется кто-нибудь из близких, не понаслышке знакомый с тюрьмой и каторгой!) Так вот, от этих людей я слышала, что главная особенность и главный плюс Новинки — это штат молодых надзирательниц, ид ни странно — милых и совестливых девушек. Они приходили на эту службу из школы тюремных надзирательниц, учащиеся, которые набирались из разных сиротских приютов.

Школа тюремных надзирательниц находилась под покровительством великой княгини Елизаветы Федоровны, вдовы убитого эсерами московского генерал-губернатора. Принявшая после смерти мужа монашеский постриг, Елизавета всю себя отдавала делам благотворительности. Персонал для московских женских тюрем она подбирала лично из лучших выпускниц школы надзирательниц. Девушки, приходившие служить в Новинку, никогда не издевались над заключенными, избегали бессмысленной жестокости, к которой так приучает неограниченная власть над людьми, порой даже шли на мелкие нарушения распорядка, доставляя на волю письма и принося оттуда ответы, а также свежие газеты…

Пройдя весь путь подневольного существования в сиротских приютах, они понимали тяготы арестантского бытия и не стремились сделать жизнь заключенных еще горше. И если уж эсерки, априори ненавидевшие Российскую империю вообще, а таких ее недостойных отпрысков, как жандармы и тюремные надзиратели, — в десятикратном масштабе, отзывались об этих девушках с уважением, значит, новые надзирательницы того стоили.

Как ни странно, у меня не только приняли передачу, но даже разрешили десятиминутное свидание с арестованной Танненбаум, хотя на свидания в тюрьму допускались обычно лишь родственники арестантов. Лидии тут явно были позволены некоторые льготы, вероятно, господин Васильев, занимавшийся ее делом, ожидал от нее в знак признательности ценных сведений о работе шпионской сети.

Я знала, что в Новинке, в отличие от многих других тюрем, арестанткам не разрешают (наверно из соображений гигиены) носить собственную одежду и выдают казенный наряд?

Однако, когда я увидела Лидию, я была просто поражена — широкое, длинное, совершенно бесформенное платье из полосатого тика (серая полоса чередовалась с синей, как на дешевом матрасе), огромные разбитые туфли из грубой кожи, застиранный белый платочек на голове…

Но главное — лицо, в котором было ни кровинки, только глаза, ставшие совершенно огромными и бездонно-тоскливыми. По ввалившимся щекам, обтянутым пожелтевшей кожей скулам мне показалось, что Лидия сильно похудела, даже тюремный балахон, и так совершенно бесформенный, болтался на ней, как на вешалке…

— Елена Сергеевна! — из глаз Лидии потекли слезы. — Я знала, что вы не оставите меня… Вы — святая!

Я, признаться, больше не намерена была прислушиваться к ее дешевой лести — я приехала, чтобы по-христиански помочь человеку, попавшему в большую беду, и то, что Лидия в моих глазах весьма низко пала и теперь вызывает лишь презрение, не меняло дела. Помощь ей все равно нужна, а льстить и провозглашать меня святой в благодарность за кусок мыла она может и не стараться, это довольно глупо.