Сулла - Евгений Смыков

Однако выступление Сцеволы осталось гласом вопиющего в пустыне (шум одобрения, возможно, и был, но открыто никто не высказался). Слишком многие сенаторы не любили не в меру честолюбивого, надменного и неотесанного Мария. Конечно, он спас Рим от лютых врагов, но такие же заслуги имели многие — Фурий Камилл, Фабий Кунктатор, Сципион Африканский. При этом никто из них не посмел явиться в сенат в триумфальном одеянии и не водил дружбу с трибунамибунтовщиками вроде Сатурнина и Сульпиция. К тому же Марий — выскочка, не с его худородным происхождением шесть раз становиться консулом, чего уже более ста лет не удостаивались и куда более знатные люди с не меньшими заслугами перед Римом. Вряд ли сенаторам нравилось и до неприличия упорное стремление Мария добиться новых триумфов и консулатов — надо же и другим дать простор. В конце концов, старый интриган сам был виноват в случившемся — не устрой он вместе с Сульпицием беспорядков на улицах города, не лиши Суллы командования, последний не двинулся бы на Рим, и не пришлось бы шестикратному консулу теперь скрываться, словно беглому рабу. Так стоит ли изза него ссориться с консулами, которые еще, чего доброго, возьмут курию в осаду?[824]

Между тем очевидно, что если бы patres прислушались к мнению Сцеволы, Сулле, вероятно, пришлось бы уступить — вряд ли он посмел бы применить к ним силу. Прояви сенаторы перед лицом такой угрозы твердость, их авторитет только выиграл бы.[825] Однако у них явно не было желания на собственной шкуре проверять, насколько серьезно настроен Сулла. Холодный расчет уступил место страху и мелочному недоброжелательству.

В итоге сенат, а затем и комиции[826] объявили врагами римского народа самого Гая Мария, старшего из его сыновей Гая, а также Публия Сульпиция, Публия Корнелия Цетега, Квинта Грания, Публия Альбинована, Марка Летория, Квинта Рубрия Варрона и других[827] — всего двенадцать человек (Аппиан. ТВ. I. 60. 271). Их имущество подверглось конфискации, а вслед за самими «врагами» направили погоню. Сульпиций спрятался в имении под Лаврентом, но был выдан собственным рабом. Сулла в награду за услугу даровал рабу свободу, но в наказание за предательство господина велел сбросить его со скалы (Плутарх. Сулла. 10.2; Ливии. Эпитома 77). Высланные консулами всадники захватили трибуна и обезглавили его. «Отрубленная голова Сульпиция, выставленная перед рострами напоказ, стала предвестием неминуемых проскрипций» (Беллей Патеркул. П. 19. 1). Если по смерти Тиберия Гракха много говорили о святотатственном убийстве плебейского трибуна, чья личность неприкосновенна, то теперь об этом речи не шло — ко многому уже привыкли…

Что же касается Мария, то его бегство может послужить отличным сюжетом для приключенческого романа или сказок «Тысячи и одной ночи».[828] Он добрался до своего имения Солония, а оттуда в Остию. Там он сел на корабль, приготовленный одним из его друзей, Нумерием, и вместе с пасынком Гранием вышел в море. Однако на море началось очень сильное волнение, и Мария стала мучить морская болезнь. Он сошел со спутниками на берег около Цирцей и проблуждал с ними до ночи в поисках пищи. По дороге Марий ободрял товарищей, говоря, что верит в свою судьбу — в молодости, живя в деревне, он подхватил полой плаща падающее орлиное гнездо с семью птенцами, а это, как предсказали гадатели, сулило ему семикратное обладание высшей властью. Другими словами, его ждет еще и седьмое консульство, а стало быть, все закончится хорошо.[829] На следующий день ему сообщили, что сюда скачут всадники, разыскивающие его. Беглецы поспешили к морю и увидели там два грузовых судна. Граний сумел доплыть до одного из них и отправился на остров Энарию. Удалось добраться до другого корабля и его отчиму, хотя двум рабам стоило немалых трудов удержать на поверхности воды грузного Мария.

Как раз в этот момент появились преследовавшие его всадники. Они потребовали, чтобы судовладельцы либо пристали к берегу, либо бросили беглеца в воду. После некоторых колебаний хозяева корабля ответили, что не выдадут Мария, молившего их о защите, и поплыли дальше. Однако вскоре они стали на якорь у болотистого устья реки Лирис и предложили изгнаннику выйти на сушу, чтобы поесть и отдохнуть, а они подождут, пока подует попутный ветер. Несмотря на опасность погони, он сошел на землю, очевидно, и впрямь нуждаясь в отдыхе и еде.[830] Матросы же вскоре подняли якорь и уплыли в море, «полагая, — как пишет Плутарх, — что выдать Мария бесчестно, а спасать его опасно» (Марий. 37.8).

Оставленный всеми беглец добрался по бездорожью[831] до хижины старого рыбака и стал просить, чтобы тот спрятал его, обещая потом щедро наградить. Рыбак сжалился над ним и отвел его в тесную пещеру недалеко от реки, для маскировки набросал сверху тростника, веток и травы и там оставил Мария. Однако вскоре появились преследователи, посланные Геминием из Таррацины, лютым врагом полководца. Они стали кричать на рыбака, требуя, чтобы тот рассказал им, где он прячет «врага римского народа». Марий разделся и спрятался в болотной жиже — очевидно, боясь, что его прежнее убежище вотвот станет известно врагам. Однако брошенная одежда, видимо, и выдала местонахождение беглеца[832] — вскоре его вытащили из болота и повели в Минтурны. Здесь пленника разместили в доме некоей Фаннии, по делу которой он вынес в 100 году позорящий ее приговор.[833] Однако женщина не питала к Марию ненависти и приняла его радушно.[834] Он же, если верить Плутарху, заявил ей, что верит в свою удачу, ибо перед самым домом Фаннии навстречу ему выбежал осел, который, «весело и лукаво взглянув на Мария, сперва остановился против него, потом пронзительно закричал и запрыгал от радости». А поскольку он сразу же бросился к источнику, чтобы напиться, и не притронулся к корму, то Марий сделал вывод, что спасение ему придет с моря, а не с суши (Марий. 38. 7–9; см. также: Валерий Максим. I. 5. 5; Граний Лициниан. 1516F). Остается лишь удивляться проницательности полководца, столь хорошо разбиравшегося в настроениях ослов, однако в его судьбе было столько необычного, что в народе верили самым невероятным предзнаменованиям, связанным с его именем.[835]