Я дрался с асами люфтваффе. На смену павшим. 1943-1945 - Артем Драбкин

Но как-то он до конца войны так и пробыл в полку…

— Когда летчик с «фоккера», который вы сбили, выпрыгнул из самолета, не было желания расстрелять его в воздухе?

— Нет. Преследовать его желания не было. Мы выпрыгнувших не расстреливали. Ребята старшего поколения, которые воевали на И-16, говорили, что были случаи, когда немцы расстреливали наших, спускавшихся на парашютах. Но потом они перестали, потому что им тоже некогда было этим заниматься. Они знали, что чуть только рот раззявят, «Иван» его снимет. Думаю, поначалу это у них шло от безнаказанности.

Когда я первый самолет сбивал, мысли были самые противоречивые: и отомстить хотелось, и одновременно думал — там же человек сидит. Но тут сразу думаешь, а что этот человек сделал? Может, он конкретно и не стрелял по гражданским, но Заводчикова же он на моих глазах убил. И когда я его сбил, было и радостно и горестно. Радостно, что я, молодой летчик, сбил аса, что он не будет наших сбивать. Горестно, что Заводчикова потерял. Ну и конечно, напряжение было, требовалось не успокаиваться на этой победе…

— Почему у вас на личном счету ни одного бомбардировщика?

— Не встречался с ними. Когда пришел на фронт, уже немецких бомбардировщиков выбили. Полк сбил пару «хейнкелей», Похлебаев одного «лаптежника» сбил, но мне в этих боях участвовать не приходилось. Бомбежкой и штурмовкой переднего края у немцев занимались «фоккера». Как-то вылетели мы четверкой, а с радиолокационной станции «Рус-2» нам передают: «Похлебаев, иди в такой район, проверь». Вышли туда, смотрим — ниже нас, метров на тысячу, 30 «фоккеров» идут к линии фронта. Причем не строем, а кучей какой-то. Иван приказывает: «Атакуем». Иванов, как обычно, в сторону. Мы в атаку, а они заметили, что их атакуют, и начали избавляться от бомб над своей же территорией. Как они метались! Кто вправо, кто влево, кто куда разбегаются. Сбили мы только одного, остальных разогнали. Гоняться за ними было некогда. А ведь 30 самолетов могли бы сбросить 30 бомб на передовую. Значит, кого-то из наших убили бы. Радостно было, что кого-то мы спасли. А того, что их много, бояться не нужно. Как-то раз ходили мы четверкой. В небе была высокая кучевая облачность. Станции наведения хорошо было нас видно. Откуда-то появились три четверки «мессеров». Нас не трогают, ходят между облаками. Думаю, если сейчас ведущего сбить, то у них паника начнется, как и у нас, естественно. Я говорю: «Командир, атакуем». А со станции наведения: «Не трогайте!» А у Ивана тоже руки чешутся, чтобы их погонять. Нас меньше, но мы уже знали, как их нужно гонять. Особенно когда летали Похлебаев — Дементеев и Иванов — Степанов.

— В воспоминаниях это почти штамп, что немецкие бомбардировщики, когда их атакуют, избавляются от бомб на своей же территории. А наши так делали?

— Я такого не видел. Пока фотоконтроля у них не было, говорили, что были такие случаи, но сколько я сопровождал бомбардировщиков, они бомбили только по цели.

— На каком вылете вы почувствовали, что вы зрелый летчик?

— Когда потерял Заводчикова. Здесь я окончательно прозрел. Впервые близко увидел вражеский самолет и его пилота, испытал боль потери командира. Ну, а когда я этого аса — а по походке видно было, что это ас — загнал, я понял, что не так страшен черт, как его малюют. Стал относиться к боевой обстановке поспокойнее. Перестал бояться. Нельзя сказать, что страх прошел совсем, но уменьшился. Стала лучше осмотрительность, больше видеть стал. Когда заметишь, где находится противник, видишь, какой он делает маневр — ты оцениваешь свое положение и сам маневрируешь соответственно.

— Как вам немецкие летчики?

— Разные. У них военная подготовка лучше была. Опять же, опыт больше. Они работали в основном на «свободной охоте» и очень успешно — сбивали много. Причем они атаковали, только если видели, что ты прозевал их атаку. Сбил и ушел. Если начинаешь маневрировать, даешь понять, что ты видишь, то они особо не лезут. После 1943 года, когда завоевали господство в воздухе, немцы стали не те, даже их асы стали не те.

В тактическом плане им было легче. Мы, например, непосредственно прикрывали бомбардировщиков и штурмовиков. Немцы так не делали. Если бомбардировщики идут, то истребители выходят на линию фронта, завязывают бой, но непосредственно ударные самолеты не сопровождали. Для истребителя такая тактика лучше, свободнее себя чувствуешь, а для бомбардировщиков хуже. Можно атаковать бомбардировщиков без прикрытия.

— Были среди немцев летчики, с которыми вам приходилось сталкиваться, умевшие вести маневренный бой, свалку?

— Не приходилось участвовать. Помню, Иванова атаковал на скорости какой-то ас. А я далеко от него был. Так… под три четверти. Смотрю, сейчас догонит и собьет Иванова. По рации передаю, что «худой» в хвосте, он не реагирует. Если бы он просто начал разворот, то «мессер» уже не пошел бы за ним, а ушел. Я взял упреждение аж впереди Иванова, дальность-то большая. Трассу положил точно впереди «мессера», который уже готов был открыть огонь. Он вышел из атаки свечой вверх градусов под 70. Вверху его встретила пара Похлебаева. Как он врезал этому «мессеру»… Я не знаю, снаряда три, наверное, в него попало. Зрелище страшное: летчика убило, конечно, самолет развалился на четыре части, плоскости отвалились, фюзеляж отвалился. Он только вспыхнул немного, а гореть уже нечему было. И эти куски стали падать…

За короткое время — за месяц — мы сбили четырех лучших асов их группы «Удет». Это по разведданным, которые нам передавали.

Готовилось наступление, мне командир полка дал задание провести разведку Акиманайских позиций. Никакими штурмовками, ничем не заниматься, быстрее данные предоставить. Пошел парой со Степановым. Вышли в Азовское море. Там снизились до бреющего и идем над сушей. Смотрим, наши пленные окопы копают. Машут нам руками. Прошли дальше. Перед Феодосией есть населенный пункт Владиславовка. От Владиславовки идет железная дорога на Джанкой. Смотрю, что там такое: железная дорога, на ней стоит дрезина и какой-то агрегат. Мне показалось, что позади этого агрегата железная дорога как-то не так выглядит. Я говорю: «Боря, что-то тут неладное. Прикрой, как следует». Не вытерпел. Три снаряда выпустил и ушел. Вернулся и не доложил, что штурмовал. Командир же полка запретил штурмовать! Думаю, ругаться будет. Да и не знаю — попал я или нет. Потом, через несколько дней, Павликов подходит ко мне, спрашивает: «Когда ты ходил, не стрелял там ни в кого?» Я отвечаю: «Нет, товарищ командир». — «Это точно?» — «Точно». — «Мне сказали, что пришла «кобра», дала очередь, а в это время только ты летал. Эта «кобра» повредила агрегат, который разрушает пути. Каганович — министр путей сообщения, спрашивает, кто уничтожил этот агрегат и спас мне столько железной дороги такого-то числа в такое-то время? За это дает орден Ленина. Ищет летчика, чтобы его вручить». Я говорю: «Нет, не стрелял». Мне уже тем более неудобно сознаться: получается, раз орден Ленина дают, то я стрелял. Но вот чему я обрадовался, так это тому, что стрелял не напрасно.

Мы стояли под Феодосией и оттуда ходили на Севастополь. Соседний 57-й гвардейский полк пошел шестеркой. Шли плотным строем, и пара «мессеров» двоих у них сбила с одной атаки, летчики выпрыгнули.