Последняя гостья - Меган Миранда

В газете поместили и снимок разбитой машины. Груда металла, смятого о дерево. У меня защемило сердце, пришлось зажмуриться даже после стольких лет.

Я пробежала глазами несколько абзацев, пока не нашла тот, который мне запомнился, врезался в память еще много лет назад.

— Первый полицейский, прибывший на место аварии, рассказал об этом журналисту, — объяснила я и прочла слова, которые так долго хотела забыть. — Вот: «Я ничего не смог поделать. Это был ужас. Кошмар. Я думал, что мы уже потеряли их всех, но, когда прибыла «Скорая», оказалось, что женщина на заднем сиденье еще жива. Просто без сознания. Утрата будет ощутима для всего сообщества, в том числе для молодого полицейского…»

Я умолкла, комната словно опустела. Было невозможно дочитать. Выговорить эти слова. И оставалось лишь наблюдать, как все меняется.

Он поднял брови и снова щелкнул зажигалкой. Поднес ее к краю документа о травме Паркера, дал бумаге загореться и бросил ее в мусорную корзину из нержавейки.

Я перевела взгляд на газетную вырезку у меня в руке. Истина, всегда находившаяся на расстоянии нескольких дюймов, только и ждала, когда я присмотрюсь к ней еще раз.

Незаконченное предложение, наши пути — пересекающиеся снова и снова, незримо, неведомо. «…полицейского Бена Коллинза».

Дым поднимался над мусорной корзиной, воздух ожил, стал зловещим.

— Вы знали, — произнесла я и попятилась.

Детектив Бен Коллинз стоял между мной и дверью, не глядя мне в глаза. И время от времени ронял в мусорное ведро страницу за страницей. Все доказательства, которые я отдала ему, все улики. Одну за другой — в горящую корзину. Мой мобильник был у него. И моя флешка. И свидетельства платежей…

В том числе и второго, который Сэди нашла и сфотографировала, а потом сохранила на флешке вместе с платежом, поступившим на счет моей бабушки. Этот второй платеж был отправлен ему.

— Ломаны и от вас откупились, — сказала я.

Только тогда он наконец посмотрел на меня. Мужчина весь из острых углов, из негативного пространства.

— Это была авария. Если что, он не хотел. Пронесся мимо меня как угорелый среди ночи. Я не знал, что это Паркер Ломан, когда помчался за ним. Он не видел, что приближается другая машина. Наверное, их ослепили фары на крутом повороте. Обе они съехали с дороги, но другая машина…

— Другая… — Я поперхнулась. Мои родители. Там, внутри, были люди. Которых отняли у меня.

Сколько же он ждал, прежде чем вызвать «Скорую» уже после того, как Паркер Ломан вышел из машины? Может, Паркер, зажимающий ладонью рану на лбу, сам просил его подождать, когда увидел, что натворил? Или это Грант Ломан позвонил Коллинзу, объяснил, что к чему, убедил отпустить его сына — ведь ничего уже не поделаешь, зачем губить еще одну жизнь: угроза под видом уговоров?

А мои родители истекали кровью, пока он ждал? И боролись, противились мраку, а молодой Бен Коллинз взвешивал собственную жизнь и выбирал?

В мусорной корзине потрескивало пламя, жар нарастал между нами, пока мы стояли по разные стороны письменного стола.

— Эйвери, послушайте, все мы были молоды.

Мне ли не знать. Сколько раз мы делали выбор, не задумываясь, насколько ясно мыслим. На эмоциях, по наитию, очертя голову, просто чтобы что-нибудь прекратилось. Изменилось.

— Я часто думаю об этом, — сказал он. — Наверное, как все мы. И теперь мы делаем все, что в наших силах, все мы до единого. Случилось ужасное, но Ломаны оказывали поддержку этому городу и в горе, и в радости, помогали ему всякий раз, когда могли. Мне было двадцать три, когда я принял решение, и с тех пор я пытаюсь примириться с ним. — Он вытянул руку в сторону. — Этому городу я отдал все.

Теперь его глаза были широко раскрыты, словно он умолял меня увидеть ее — личность, отражающуюся в глазах. Увидеть, как он изменился к лучшему. Если вдуматься, в самом деле: он всегда и во всем участвовал на добровольных началах. Организовывал шествия и другие события. Его звали в комитеты. Но я видела одну только ложь. Которая теперь была встроена в саму ткань его существа.

— Они погибли! — не выдержав, закричала я. Наконец-то у меня появилось на кого излить гнев. Вместо того чтобы погружаться все глубже в себя. Вместо того чтобы поддаваться движению по спирали, которая захватила меня и отказывалась отпускать.

Он вздрогнул.

— Чего вы хотите, Эйвери?

Деловито. Будто бы все в жизни решается переговорами.

Я встряхнула головой. Он оставался таким спокойным, а потрескивающее пламя выбрасывало языки в воздух, продолжая уничтожать все, что ему доставалось.

Мне требовалось покинуть комнату, но он преграждал путь.

Он сделал шаг в сторону, и я инстинктивно попятилась к стене.

— Мы поговорим с Грантом и что-нибудь придумаем, хорошо? — предложил он.

Но он ошибался. Разумеется, ни о чем таком и речи быть не могло.

— Сэди, — выговорила я, наконец догадавшись. Она, как и я, доверилась не тому человеку. Моя жизнь была ее жизнью. Она следовала по тому же пути, узнала его имя — и уверовала, что он скажет ей правду.

— Вы ее убили, — прошептала я и зажала рот ладонью от ужаса, вызванного этой правдой.

Это он привез ее на вечеринку. Человек, которого никто не видел.

Он прикрыл глаза и поморщился.

— Нет, — выговорил он. Но отчаянно, умоляюще.

Я уже видела, как разворачивались события, как она действовала — три шага назад, и она нашла Бена Коллинза в статье, как нашла его и я. Попросила заехать за ней, назвала адрес, где намечалась вечеринка. Сэди, которой ее открытие придало сил, считала, что собрала всех в одном месте так, как и хотела, — для финального, рокового удара. О выслеженных платежах она умолчала; ей нужен был только он. И деньги, которые она украла из компании, понадобились для этой цели. Для него. Но она не усматривала опасности в тех местах, где она действительно таилась.

— Все, что ей было нужно от вас, — правда, — сказала я.

Он дважды моргнул со стоическим выражением лица, потом заговорил:

— И что бы это дало теперь? Я бы похоронил нас всех. И ради чего? Мы же не в силах изменить прошлое.

Ради чего? Как он мог спрашивать такое? Ради справедливости. Ради моих родителей. Ради меня.

Чтобы сказать правду — это Паркер виноват в смерти моих родителей. Потому что внутри этой семьи велась постоянная борьба за власть, и Сэди наконец нашла способ подорвать позиции брата. Рассчитанным, гибельным шагом.

Но за запертой дверью во время вечеринки произошло что-то еще. Она ошиблась в оценке своего собеседника. Как она повела себя — отстаивала свою правоту, предлагала деньги, верила, что он на ее стороне, пока он не нанес удар? Или они заспорили, опасность постепенно нарастала, намечался сдвиг от слов к насилию, пока не стало слишком поздно?