Жесть - Александр Щеголев

Про меня тоже, подумала Марина отстраненно. Она поинтересовалась:

— Вам нравится авторская песня?

— Не то чтобы нравится… Просто когда один из авторов положил свой «Город золотой» на музыку Франческо Кано́ва, я заинтересовался бардами. Но это неважно. Спасибо вам… Если стихи живы — значит, мы не в Аду…

Помолчали.

— А так, без стихов — это не понятно? — осторожно спросила Марина.

Рискуешь, дура! С маниакальным убийцей, страдающим религиозным бредом, вести дискуссии про Ад — плохой симптом…

— Ад не знает стихов. Не та эстетика. Истязания — это проза, в них нет красоты.

— Наоборот, там только стихами и говорят… По-итальянски. Читали Данте?

— Только в переводе… Я тоже думал до какого-то момента, что Ад — это вымысел, продукт писательского воображения. И вдруг оказалось, что он на Земле… И мы терзаем друг друга с таким упоением… Это и есть расплата за грехи. Которую люди не осознают…

Повисла пауза.

— Не, не сходится, — сказала Марина. — В Аду платят не люди, а их души. А души никого терзать не могут. Терзают черти.

Беспрерывное движение в комнате вдруг остановилось. Маньяк застыл в нелепой позе. Задумался. Сел на табурет напротив кровати, напряженно глядя в пол.

— Так что мы не в Аду, — подытожила Марина. — Мы просто в жопе… Но это, по-моему, гораздо лучше.

— Внутри нас соседствуют и души, и черти, — медленно заговорил он. — Очень благополучно соседствуют. Я однажды понял, как сам терзал других людей… но я ли это был, вот вопрос…

— И что же помогло понять?

— Меня переводили из Круга в Круг… Мне показывали мою жизнь… И оказалось, что платят за все. Я думал, что любил людей… и детишек моих… но это не помешало мне мучить их. В конечном счете — закончилось смертью. Их — и моей…

Марина слушала, затаив дыхание. Смотрела на одежду мужчины (джинсы, свитер, кеды) и думала: с кого он их снял? Жив ли этот бедолага?

Он словно почувствовал ее состояние.

— Нет, я никого не резал и на дыбу не вздергивал, — он криво усмехнулся. — И несчастных по темницам не расстреливал. Все, что я говорю — фигуры речи, не более. Зря вы меня так боитесь. Вы ведь меня боитесь, правда?

— Зачем вы все это нарубили? — спросила она, показав овощи в мисочках и тазиках.

Он встал и заходил по комнате.

— Это я нашел способ разряжаться. Вчера не догадался, с топором все чудил, вещи портил… А сейчас — гораздо легче. Хотя таблетки уже закончили действовать.

Человек ходил кругами, все убыстряясь; одинокая табуретка была его центром… Что за таблетки, подумала Марина. Опять бред?

— Вот эти таблетки, — вытащил он несколько из кармана джинсов. (Маленькие, гладкие, розовые — в оболочке.) — Мне их дал вечный человек перед тем, как выпустить меня на волю… Ох, опять вы дернулись. Вечный — это просто фамилия.

— Я с ним знакома, — хрипло сообщила Марина. — Маленький такой, смешной…

Сумочка! — вспомнила она. Где моя сумочка? Там же… там… материалы дела. Неужели он их видел? Но тогда он просто… (нелегко ей далась эта мысль)… он просто играет со мной — как кот с мышкой…

Сумочка висела на спинке кровати. Папка с бумагами наружу не торчала, но ведь это ничего не значило… Маньяк мгновенно схватил ее взгляд:

— Не волнуйтесь, я никогда по чужим карманам не шарю, как бы ни было мне любопытно. Главный принцип педагога. Говорят, учитель — это диагноз. Может, и так… Но я и без вашей сумочки чувствую, что вы меня откуда-то знаете. Не знаю почему, но моя восприимчивость теперь заметно превосходит ту, что была до… моей смерти. Думаю, превосходит и возможности нормальных людей. Родившись заново, я стал… не знаю, кем я стал… я даже не знаю, кем я был…

Он вдруг заплакал. Затрясся, закрыл лицо руками.

Нож со стуком упал на пол.

— Ничего этого я НЕ ДЕЛАЛ!!! Заберите ВСЕ ЭТО!!! Пусть ничего во мне не останется, пусть!!!

Марина забилась в угол, следя за происходящим глазами готовой ко всему кошки. Однако, ничего страшного не случилось. Истерика быстро кончилась. Мужчина рухнул на табурет и спросил:

— Вы ведь не случайно сюда пришли? Я вас ждал.

Он закинул в рот две таблетки и проглотил их со слюной…

…Беглец показал Марине записку-план. Сортировочный узел на железной дороге был отмечен стрелочкой. Были показаны дальнейшие пункты его маршрута: где сойти, как добраться до карьера, возле которого он найдет брошенный КАМАЗ, где затем бросить этот самосвал, как найти в лабиринте садоводств Банановую улицу… Его очень просили не торопиться, не привлекать к себе внимания, а он сорвался с перепугу, все испортил. Чужую машину, наверное, загубил… Но что теперь об этом. Схоронясь в этом домике, он ждал, что за ним придет Вечный. Инструкции были таковы: если к сегодняшнему утру никто не появляется, это означает, что дела плохи — ему нужно уходить и пытаться выжить самому. Как сумеет. Называя вещи своими именами — прятаться всю жизнь…

— А это оказались вы, — закончил он. — Не ожидал я только, что вы появитесь в таком, э-э, несколько разобранном виде… не готов был, честно говоря.

— Добиралась к вам с приключениями, — сухо ответила Марина. — Выпивала не по своей воле. Мне вообще пить нельзя.

— Вы больны? — участливо спросил он.

— Я принимаю антидепрессанты. В моем положении от спиртного лучше воздерживаться.

— Так вы больны… — потрясенно сказал псих.

Это вроде бы обыденное обстоятельство оказало на него сильнейшее действие. Он посветлел, чуть ли не засиял. Напряженность, начавшая было возникать после того, как он понял, что Марина его боится, исчезла без следа. Было видно — по всему, по взгляду, по тону, — гостья стала ему своей.

Страх и правду притупился. Марину вело. На кураже, на обостренном опасностью чутье, она изображала из себя совсем не ту, кто есть на самом деле. Она сознательно завоевывала его доверие. И зависимость от психотропных средств впервые в жизни оказалась ее достоинством в глазах другого человека… описаться от смеха!

Она, кстати, не так уж и обманывала своего героя (похоже, обмануть его было непросто). Она начинала испытывать к этому загнанному зверю вполне отчетливую симпатию. Словно не волочились за его спиной обезглавленные трупы, словно не исходила беззвучным криком обесчещенная и зарезанная им школьница…

Нож все валялся на полу. Очевидно, стал педагогу не нужен. И вообще, поведение его быстро менялось, сглаживалось — уродливый зигзаг превращался в благополучную волнистую линию, а то и вовсе — в прямую.

— Как вас зовут? — спросил он.

— Марина.

— А кто я — вы знаете. Вот и познакомились… Слушайте, Марина, я повторяю — не совершал я того, что вы про меня думаете.