Наркокурьер Лариосик - Григорий Ряжский

Он снял со стены Кустодиева и завернул его в простыню. Потом собрал в пару больших рыночных сумок все ценное — деньги с балкона, доски из середины тахты, по которой путешествовала майорша, одежду, парфюмерию. Туфель набралось двенадцать пар, из них четыре — сияющих лаком. Он подумал и взял две сияющих и три таких. Звонить никому из дома не стал. Затем он снял с аппарата трубку и оставил ее рядом. Взвалив все на плечи, вышел из квартиры, не оглядываясь, и захлопнул за собой дверь. «Пирелли» вместе с бронзовым безменом остались лежать на балконе.

— Лучше стучать, чем перестукиваться, говоришь? — задумчиво спросил он у пустоты между открывшимися створками вызванного им лифта. — Поищи себе другой шланг… Помягче…

Холод внизу живота поутих, и там снова стало почти нормально…

Он гнал свою семерку по Калужскому шоссе, удаляясь от Москвы все дальше и дальше. Из географии он помнил, вернее сказать, представлял, что прямо перед ним — Калуга. Это был ближайший и единственный пока план. О прочем подумать времени не было из-за огромной скорости, на которой он несся от беды, — в сторону неизвестности, что, по-любому, было лучше, чем эту неизвестность ждать самому, — и сильного дождя, с которым не успевали справляться дворники. Гаишников он не опасался, по крайней мере, сегодня, пока его телефон дома был еще занят. Да и на этот случай у него всегда в бардачке были отложены упаковки фирменных презервативов со смазкой, которые не подвели еще ни разу, даже когда он бывал в жопу пьян. Причем это касалось как представителей Государственной автомобильной инспекции, так и инспектируемых уже непосредственно им самим девушек и дам. И каждый раз после этого он с удовлетворением вспоминал любимую частушку, простую, как стакан семечек, но очень философичную: «Е…тся вошь, е…тся гнида, е…тся тетка Степанида, е…тся северный олень, е…тся все, кому не лень, е…тся вся святая Русь…» — ну и так далее…

«Витька, главное, предупредить… Шпиона моего… — неотрывно думал он, — разведчика…»

Дорога шла в гору. Было уже темно, и дождь продолжал заливать лобовое стекло. Оно слегка запотело изнутри. Впереди возникли очертания длиннющего прицепа, который еле-еле преодолевал подъем вслед за вонючим тягачом-МАЗом. Ленчик резво взял на обгон и протянул руку, чтобы включить вентилятор обдува лобового стекла. Навстречу его семерке, из мокрой темноты внезапно надвинулся «Икарус» и ослепил ему глаза дальним светом фар. Вспышка была яркой и мгновенной. Она ударила сразу везде и высветила вдруг…

…Он вспомнил, что забыл в прихожей, на крючке, пиджак, в котором слева и справа на пришпиленных изнутри булавках, остались висеть сто пятьдесят белых и примерно столько же желтых контрабандных цепочек.

«Улика! Улика! Улика!» — подумал ослепленный Ленчик, и в этот миг сознание его раскололось вместе с подброшенной в воздух семеркой, Кустодиевым, досками, парфюмерией, лаковыми ботинками и томиком Мандельштама…

Первые пять штук Витек заплатил высококлассному столичному реаниматору сразу после того, как, практически оторвав от операции, посадил его в тачку и привез в Малоярославскую райбольницу, куда в бессознательном состоянии привезли Ленчика после автокатастрофы. Это было уже на третий день сплошной коматозки, и все это время искали кого-нибудь из родных, ну, а самым близким родственником из числа реальных оказался Витек. Врач сделал все, что было в его силах, а это, за такие деньги, надежно означало, что сделал все, чем располагала современная медицина. Травм было восемь, в том числе четыре — несовместимых с жизнью. Правда, за эти же деньги он договорился о перевозке Ленчика в Бурденко, на машине со спецмигалкой. Это позволило больному, Леониду Ивановичу Кузину, продлить коматозку еще на восемь дней.

Другие пять штук Витек заплатил знаменитому экстрасенсу. Тот с обнадеживающей легкостью взялся за лечение и сократил срок жизни коматозного пациента с восьми дней до шести… Пока убитая горем мама, Эсфирь Моисеевна, набирала по всему Барнаулу денег на авиабилет до Москвы и, так и не набрав на самолет, приехала поездом, Ленчиково тело уже умерло, так и не приходя в сознание…

За очередные пять штук Витек растолкал на Ваганьково могильное пространство между писателем Кавериным, которого пришлось сдвинуть чуть влево, и отъехавшим немного вправо каким-то знаменитым дядькой, каким — он точно не знал, был в них не очень… Выкроенное место Витек узаконил с помощью тех же самых местных вороватых могильных начальников. Вместо похоронного марша джазовый ансамбль с пешеходного Арбата выдал «Summer Time», потому что так однажды пошутил Ленчик, а кто-то это слышал и запомнил.

Остаток Ленчиковой доли из общих, штук около двадцати, перешел к третьей по счету жене из бывших — той, что валютная проститутка. Это произошло по Витьковой ошибке — он в его бабах часто путался — Ленчик имел в виду другую, на случай посадки.

Проститутка осталась недовольна — думала будет больше…

Последние пять штук Витек отдал за поминки в ресторане ЦДРИ. Народу было море: искусствоведы и художники, сценаристы и композиторы, фотографы и диссиденты, спекулянты антиквариатом и коллекционеры оружием, а также: ломщики и проститутки — от низкорублевых до высоковалютных, кидалы и фарцовщики, цеховики и воры в законе, а также: русские и евреи, татары и армяне, хохлы и прибалты, ну и, конечно, полукровки всех сортов — самые шустрые и удачливые, каждый в своем получестном деле, особенно русско-еврейские и евро-армянские…

И всем он был нужен…

Тут же родилась красивая идея скинуться на небольшую часовенку в память Ленчика, и тут же организовали сбор. С поминочного щедрого угара получилось прилично… Даже, можно сказать, неприлично много… Собравший деньги мужчина, тоже вполне приличный, с грустными глазами, исчез тихо и незаметно минут через пятнадцать. Позднее выяснилось, что раньше его никто не знал и никогда не видел…

Про часовенку благополучно забыли… Баня по понедельникам без Ленчика загнулась, Дом кино — тоже… Все потихоньку стали жить дальше, как жили раньше: ломщики — ломать, кидалы — кидать, сценаристы — писать, художники — рисовать, музыканты — играть, воры — воровать, а спекулянты — торговать и наваривать…

И лишь один только Витек-разведчик каждый раз у себя дома, в кругу семьи, принимая ежевечерние сто пятьдесят, стукнет, бывает, кулаком по столу да скажет:

— Это Мандель довел его до могилы… Ебаный Штамп!..

«Молодец все-таки Витька, — в очередной раз подумал Алик и улыбнулся. — Как раскрутился!»

Витька Иванов, бывший его одноклассник и старый друг, самый, в отличие от Алика, что ни на есть русский мужик — добрый, веселый, местами бешеный, но при этом ужасно умный в силу, очевидно, какого-то случайного хромосомного выброса, прибыл на постоянное место жительства в Канаду в позапрошлом году — почти за год до Аликовой эмиграции. Попервоначалу он дуриком очутился в Америке вместе с семьей — по приглашению. В первый же день он надрался так, что, если бы не барабанные перепонки — полилось бы из ушей, а утром, выяснив, что литр «Столичной» здесь стоит пятерку, трехлитровая бутыль Калифорнийского красного — три с полтиной, а вполне приличную тачку с работающим кондиционером можно взять долларов за четыреста, незамедлительно принял единовластное решение оставаться. Уже после обеда с упомянутым красным он ехал в Бруклин — на встречу с жуликоватым, судя по голосу, русскоговорящим адвокатом. Настроение было отличным. «Это же теперь вечно можно жить по Стендалю, — с удовлетворением думал он, — пить красное по-черному…»