Блудный сын, или Ойкумена. Двадцать лет спустя. Книга 2. Беглец - Генри Лайон Олди

Боялся, но все же выглядывал.

Галлюцинаторный комплекс не радовал. Выжженная глина сменилась грязно-желтым песком. Здесь, в пустыне, отказывались расти самые неприхотливые колючки. Ящерицы тоже исчезли. Слежавшийся песок – до самого горизонта. Да и горизонта как такового не было: небо и пустыня сливались в жиденькую кашу. По редким барханам тянулись бесконечные волнистые разводы, сползали вниз, устраивали брачные игры. От них перед глазами начинали летать мушки: быстрее, еще быстрее.

Мерещилось: разводы живые, хищные.

Ноги налились свинцом, каждая весила тонну, не меньше. Из легких вырывался надсадный хрип. Вдох – и жаркий сухой воздух наждаком дерет горло. Выдох – и грудь сдувается воздушным шариком, который проткнули спицей. Мошкара, туманящая взгляд, зверела, угрожала слепотой. Эффект приближения к Шадрувану? Путаница раздражителей и реакций? Изнеможение, упадок сил?

Острый вкус имбиря во рту – вот это точно Шадруван, фаг его заешь!

Мысли в голове ворочались тяжко, со скрипом, подобно заржавевшим шестерням древнего механизма. Упрямец, осел, как ни назови, кавалер Сандерсон продолжал вращать приводную рукоятку мыслительного процесса. Путаница. Трава «путанка». Она растет возле Саркофага. Сейчас, в пути, реакция на раздражители сбивается без всякой травы, хотя до Саркофага они явно не добрались. Чем ближе, тем забористей. В космосе, в физической реальности Ойкумены, такого эффекта нет. Гюнтер специально проверял, переключая восприятие. Три раза? Четыре? Не важно. Что же получается? «Путанка» адсорбирует аномальные свойства галлюцинаторного комплекса в окрестностях Саркофага? Передает их при курении?

Иного объяснения Гюнтер не видел.

Рост путаницы ощущений по мере приближения к Шадрувану может служить для Натху путеводной нитью. Вроде запаха, что усиливается по мере приближения к его источнику. Малыш, ты идешь, как ищейка по следу?

Проклятье, завопил Гюнтер-невротик. За каким чертом мой сын прется на Шадруван?! Почему он вбил себе в голову, что его дом – там? У тебя и правда мозги заржавели, с грустью вздохнул Гюнтер-медик. У ребенка выраженный архаический психоз! Регрессивное единство, симбиотическая фаза, прямо по учебнику. Синдром возвращения в материнскую утробу. Туда, где ему было комфортно, безопасно, уютно. Все потребности удовлетворялись автоматически: питание, выделение отходов жизнедеятельности… Никаких внешних угроз, никакого насилия. А потом – травма рождения. Холод, голод, неуют. Тело тяжелое, глаза слепит. Все надо делать самому: есть, пить, облегчаться…

Все самому, раздраженно прервал его Гюнтер-невротик. Дальше! Не тяни резину!

Дальше, развивал идею Гюнтер-медик, инициация, первый взлет – тоже, если задуматься, новое рождение, связанное с насилием. Что потом? Бункер, сражение, шок. Контакт с психикой террориста, которого застрелил Тиран. Чужая смерть как своя, классическая реакция антиса – уход в волну. Повторный выход в большое тело – против воли, вопреки желанию. В подсознании мальчика этот шок наложился на травму рождения, первый источник страха и тревоги слился со вторым и третьим. Ты же слышал, что он кричал? «Нападают! убивают! караул!» Место, где ему было хорошо, его предало. Целая клумба неврозов расцвела на почве конфликта между стремлением вернуться в состояние дородовой гармонии и воспоминанием об ужасе выхода в негостеприимный мир. Теперь Натху хочет обратно, во чрево матери, – укрыться от невзгод этой безумной Ойкумены.

Но-но! Гюнтер-невротик запротестовал, вспомнив, что и у него как-никак имеется медицинское образование. В таких случаях пациент закукливается. Обрывает связи с внешним миром, принимает позу зародыша, не реагирует на раздражители…

Это при аутическом развитии синдрома, уточнил Гюнтер-медик. А у Натху симбиотическая фаза. Для нее характерна куда большая активность. Если еще принять во внимание биографию мальчика, тот факт, что он антис и сейчас находится в большом теле…

И что? Гюнтер-невротик все еще сомневался. Материнская утроба для него – Шадруван?!

Почему бы и нет, горько рассмеялся Гюнтер-медик. Натху взял из твоей памяти эпизод своего зачатия. Уловил путаницу раздражителей и реакций – ту, которая спутала ему инициации, к которой он привык в космосе, среди флуктуаций. Теперь мальчик считает, что вернуться в комфортное состояние, спастись от угроз он сможет только на Шадруване. Там, где все началось, где все привычно и правильно…

Короче, в утробе любимой мамочки.

И ты хорош, попрекнул свое альтер эго Гюнтер-невротик. Кто ему подсказку дал? Кто «леща включил»? Выстроил парню ассоциативную цепочку! Ну хорошо, допустим. У Натху архаический психоз. Он стремится на Шадруван. А эти-то куда ломятся, словно им там стол накрыли? Тоже во чрево разогнались?

И впрямь, криптиды заметно оживились. Теперь они неслись вперед, не обгоняя вожака лишь из чувства стайной субординации.

Бывают ли синдромы у флуктуаций континуума? Гюнтер-невротик хотел поделиться этим чисто академическим интересом с Гюнтером-медиком, но не успел, потому что с размаху ткнулся физиономией в песок, горячий и колючий.

Падение, а может, вопрос, оставленный без ответа, заставил кавалера Сандерсона расхохотаться. Песок перед глазами, аквамариновая щекотка по всему телу – что может быть смешнее?! Натху со спрутами быстро удалялись, но это нисколько не волновало Гюнтера. Он лежал ничком, давясь от безудержного хохота. Песчинки взлетали миниатюрным смерчиком, при вдохе они набивались в рот, пищали на зубах, словно выводок испуганных мышей, и это лишь добавляло Гюнтеру веселья.

– Папа, что с тобой?

Он не заметил, когда Натху вернулся.

– Упал. – Смех ушел, оставив во рту медное послевкусие. Гюнтер развел руками, загребая горячий песок, как пловец воду. – Видишь? Я упал.

– Вставай, папа. Тебе помочь?

Спасибо, я сам, хотел сказать Гюнтер. Но при попытке встать ноги подкосились, и Натху едва успел ухватить отца за плечи, не давая вновь растянуться на песке.

– Я устал. Я очень устал, – бормотал Гюнтер, кулем обвиснув в могучей хватке сына. – Мне надо отдохнуть. Надо что-нибудь съесть. Иначе не дойду.

Это была чистая правда. Она дарила надежду, что сын одумается, повернет обратно – туда, где найдется пища и место для привала. Волновому или галлюцинаторному, телу кавалера Сандерсона требовалась подзарядка, и Натху не мог этого не видеть.

Гигант нахмурился. Вне сомнений, он собирался идти – да что там идти! – бежать дальше. Непредвиденная задержка его раздражала. Бросит, подумал Гюнтер. Не бросит. Бросит. Он гадал, мысленно отрывая от воображаемого цветка лепестки. Выпало: не бросит. Уже хорошо, по крайней мере, смерть от распада колланта нам не грозит. Что это, привязанность? Любовь? Сыновний долг? Долг вожака?

И как тут насчет смерти от истощения?!

Натху кивнул в такт своим раздумьям. Придерживая отца волосатой лапищей, он принялся осматривать горизонт из-под козырька свободной ладони. Булава, вспомнил Гюнтер-невротик. Куда подевалась твоя булава, сынок? Туда же, куда девается твоя раковина, хмыкнул Гюнтер-медик. Раковина – часть тебя, твоя ментальная сила, воплощенная способность действовать. Ее не обязательно все время выставлять напоказ, как и булаву нашего мальчика.