Мирабо - Рене де Кастр

Возможно, тем бы все и кончилось, если бы не вошел обер-церемониймейстер де Дрё-Брезе, в шляпе и с намерением проверить, ушли ли депутаты. Исторически не подтверждено, что он действовал по официальному приказу и должен был кого-то к чему-то принудить. Однако присутствующие набросились на него, велев ему обнажить голову; это было против протокола, поскольку Дрё-Брезе по своей должности представлял короля. Он бурно запротестовал, возможно, даже грубо, а потом, обратившись к председателю Бальи, спросил:

— Сударь, вы слышали, что сказал король?

Бальи, мирный ученый, не созданный для политических баталий, наверное, внутренне терзался. Он не ответил прямо и вполголоса спросил у своих коллег:

— Мне кажется, что собравшаяся нация не может получать приказов.

Тогда заговорил Мирабо со своей скамьи. Его слова были естественным продолжением его речи, прерванной появлением Дрё-Брезе, но на сей раз она была адресована конкретному человеку, представителю короля:

— Да, сударь, мы выслушали декларацию о намерениях, внушенную королю. Не вам, кто не имеет здесь ни места, ни голоса, напоминать нам о его словах… Если вам поручили вывести нас отсюда, вам придется применить силу, поскольку заставить нас покинуть наши места можно лишь с помощью штыков.

Воодушевленные таким ответом, депутаты хором закричали:

— Такова воля Собрания!

Дрё-Брезе довольно хладнокровно возразил:

— Я могу признать г-на де Мирабо только депутатом от округа Экс, а не выразителем воли Собрания.

Затем обер-церемониймейстер, словно не принимая во внимание этот инцидент, снова обернулся к Бальи; тот твердо заявил:

— Сударь, Собрание решило провести заседание после выступления короля; я не могу распустить его раньше.

— Таков ваш ответ, о котором я мшу сообщить королю?

Бальи кивнул, Дрё-Брезе машинально вышел, пятясь, словно склоняясь перед суверенным народом, а Мирабо насмешливо бросил ему вслед:

— Если появятся штыки, мы сбежим.

Бальи рассудительно ему заметил, что о штыках речи не было. Сьейес поправил положение, сказав:

— Сегодня мы являемся тем же, что и вчера; начнем заседание.

Мирабо попросил слова; вспомнив о годах, проведенных в королевских тюрьмах, он предложил такое постановление:

— Сегодня я благословляю свободу за то, что она дала столь прекрасные плоды в лице Национального собрания. Закрепим наши достижения, объявив неприкосновенной личность депутатов Генеральных штатов! Это не значит проявлять опасения, это значит действовать с осторожностью; это тормоз грубым наветам, сыплющимся на нас в адрес короля.

Бальи не поддавался; Мирабо добавил:

— Если мое постановление не будет принято, и вы не издадите декрет, сегодня же ночью шестьдесят депутатов будут арестованы, и вы в первую очередь.

Начали голосовать; 493 голосами против 34 депутаты объявили тех, кто осмелится их преследовать или арестовывать за убеждения, «подлыми изменниками нации, повинными в тягчайшем преступлении».

В первый раз после открытия Генеральных штатов предложение Мирабо было принято почти единогласно. Но, еще не зная того, он добился большего: в один миг он определил свое окончательное место в Истории.

V

Не будь Мирабо, обратили ли бы штыки в бегство депутатов третьего сословия, взбунтовавшихся против повеления абсолютного монарха? В этом один из сложнейших вопросов истории Франции. Однозначного ответа дать нельзя; штыки были наготове, но собирался ли король пустить их в ход?

Если верить свидетельству депутата д’Андре, после ответа, данного Дрё-Брезе, «двум-трем эскадронам личной охраны был дан приказ идти на Собрание и порубить его, если это потребуется для его роспуска». Группа депутатов от дворянства, в частности, герцоги де Ларошфуко, де Лианкур и де Крийон, маркиз де Лафайет и сам автор воспоминаний якобы встали между войсками и Собранием и преградили дорогу солдатам, не позволив перерезать представителей третьего сословия; командир отряда, заявив, что у него приказ, все же смешался и послал к королю за подтверждением; тогда Людовик XVI якобы решил отозвать гвардейцев.

Существует другая, не столь величественная версия, согласно которой Людовик XVI сразу ответил де Дрё-Брезе:

— Они хотят остаться? Ну и черт с ними, пусть остаются.

Было это часом раньше или часом позже, ясно одно: король не решился разогнать, а тем более перебить представителей третьего сословия «силой штыков». Ему претил такой образ действий, который, возможно, восстановил бы его власть. Даже сопоставляя самые противоречивые свидетельства, приходится заключить, что хотя при дворе была экзальтированная группа, намеревавшаяся решить проблему силой, ни у короля, ни у его министра не было кровавых замыслов.

Мирабо это знал лучше других; его обращение, возможно, было более продуманным, чем могло показаться, и было адресовано не королю, а этой самой крайней группировке, вознамерившейся верховодить при дворе. Через три дня король, в совершенном противоречии со своим выступлением 23 июня, приказал объединить три сословия. Он обратился с просьбой к оставшимся депутатам от духовенства и дворян соединиться с третьим сословием — решение, с которого, вероятно, было бы лучше начать.

Эти дни были отмечены мощными уличными беспорядками, началом бунтов. Мирабо не желал их, он оставался монархистом и не одобрял неистовства народа; он оставался верен своей программе: бороться с деспотизмом, будь он тиранией одного человека, злоупотреблениями группы или всемогуществом собрания. Верность глубоким принципам логически объясняет его поведение в тот период; только поверхностным умам его поведение могло показаться переменой или отступлением. Нужно было одновременно защищать монархию и сохранять благоволение народа; с этого момента Мирабо оказался невольником двойной необходимости, которая в конечном счете помешала ему исполнить свое предназначение.

Уже 27 июня, когда все три сословия впервые заседали вместе, Мирабо подошел к одному депутату от дворянства и сказал:

— Вы что, уже не узнаете старых друзей? Вы еще ничего мне не сказали.

Этот депутат, в бумагах которого содержится самое необычайное свидетельство о первых восемнадцати месяцах французской революции, тогда звался графом де Ламарком. Младший сын в одном из самых известных семейств Европы — немецком роде Аренбергов, — он родился в 1753 году, вырос в блестящем обществе, потом получил в наследство от деда по материнской линии, графа де Ламарка, владения во Франции. Вот так получилось, что один из знатнейших подданных Священной Римской империи год командовал гарнизоном в Юзесе, а потом явился к французскому двору, обладая титулом герцога и пэра. Близкий знакомый Ноайлей, Мерси-Аржанто и Безенвалей, герой романтических приключений, проживавший обычно в красивом особняке в предместье Сент-Оноре, в котором теперь находится посольство Великобритании, Ламарк был выдающейся личностью, высоко котирующейся в высшем обществе.