Кентавр - Элджернон Генри Блэквуд

Естественно было бы ожидать, что в доме разговор о том шуме, попытка его объяснить, продолжится, выльется в обсуждение или беседу, хотя бы для того, чтобы избавиться от мрачного настроения, загнавшего нас внутрь. Но нет, все намеренно избегали той темы. Говорили совсем немного, и уж ни в коем случае не об этом. Я вновь ощутил то же замешательство, что охватило меня при первом разговоре с Фрэнсис, когда приехал в Башни. Необходимость вернуться к прерванному разговору давила на нас свинцовым гнетом, пробуждая надежду и страх. Но этого не случилось; даже намеком. Присутствие Мэйбл явно мешало. С равным успехом мы могли бы говорить о смерти в комнате умирающей.

Единственный обрывок той беседы, задержавшийся у меня в памяти, был вопрос Мэйбл. Она спросила, как бы между прочим, служанку-гренадершу, отчего миссис Марш не выполнила какое-то поручение — какое, я забыл, — на что служанка простовато ответила: «Миссис Марш очень извинялася, но рука еще не зажила». Я таким же безразличным тоном поинтересовался, серьезно ли та поранилась, но что получил не особенно приветливый ответ, будто мой вопрос был нескромным: «Она опрокинула на себя лампу и обожглась, но если она чего-то не хочет делать, то всегда найдет, чем отговориться». Этот обрывок сохранился у меня в памяти, и я особенно хорошо помню, что Фрэнсис поспешила изменить тему разговора и переключилась на лень слуг в целом, принявшись рассказывать с деланным энтузиазмом о разных случаях у нас на квартире, а общая тема завяла, на что и был расчет. Стоило ей закончить, как мы погрузились в молчание.

И как бы мы ни старались уйти от неприятного ощущения, все знали, что нечто подобралось очень близко, почти задев по дороге; теперь оно отступило, и я даже склонен думать, что та большая темная фигура, налетевшая в сумраке, похожая на хищную птицу, была своего рода символическим воплощением, отражением Тени у меня в сознании: ибо никакой птицы на самом деле не было — ее нарисовали мои страхи и смятение. Нечто пронеслось мимо и затаилось неподалеку, следя за нами.

Возможно, новая встреча с миссис Марш была простой случайностью, однако в тот вечер между чаем и ужином я встречал экономку не раз, и вид этой сухопарой угрюмой женщины все сильнее укреплял мое предубеждение против нее. Однажды, когда я направлялся к телефону, то едва не столкнулся с нею там, где коридор сужался: с одной стороны на квадратном столике стоял китайский гонг, а с другой — напольные старинные часы и коробка с молотками для игры в крокет. Сначала мы оба посторонились, потом оба двинулись вперед, затем снова посторонились. Казалось, пройти невозможно. Затем решительно шагнули в одну и ту же сторону — и столкнулись, невнятно бормоча оправдания и извинения, как водится в таких случаях. В конце концов экономка прижалась к стене, чтобы пропустить меня, но выбрала для этого проем как раз той двери, которую я хотел открыть. Это было просто смешно.

— Простите, я как раз собирался… позвонить, — объяснил я.

И она отодвинулась, продолжая извиняться и открывая для меня дверь. Наши пальцы на мгновение сомкнулись вокруг ручки двери.

Секундное замешательство — глупо до невозможности. Вспомнив о ее травме и просто чтобы переменить тему, я спросил, как она себя чувствует. Экономка меня поблагодарила: все уже зажило, но могло выйти значительно хуже; она еще что-то упомянула о «милости Божьей», но этого я не уловил. И вот, разговаривая по телефону — звонил я в Лондон, и все мое внимание было сосредоточено на разговоре, — я вздрогнул: ведь я впервые обратился к этой женщине и даже… дотронулся до нее.

По случаю воскресенья линии были свободны. Меня быстро соединили, и пока мыслями я был в Лондоне, о маленьком инциденте не думал. Но, поднимаясь к себе наверх, я вновь вернулся к раздумьям о миссис Марш, припомнив множество деталей: как очень часто натыкался на нее в доме в совершенно непредсказуемых местах; как поразился нашей ночной встрече в коридоре, где она сидела в полном одиночестве; как она повсюду бродила с траурным выражением лица и неопрятными кудряшками на затылке, которые меня рассмешили три года назад и выглядели, как будто их кто-то подпалил, и как в мой первый приезд в Башни показалось, что эта женщина каким-то образом поддерживала, не подавая вида, влияние бывшего хозяина и его мрачное учение. И каждый раз с ней ассоциировались мысли о наказании и мести. Вспомнил я и промелькнувшее подозрение, что она намеренно удерживала свою нынешнюю хозяйку здесь, пленницей холодного и неуютного дома, и что, несмотря на угодливое молчание, на самом деле всемерно препятствовала перемене направления мыслей Мэйбл, не давая ей переключиться на менее угрюмое восприятие жизни.

В долю секунды разрозненные факты слились в образ истинной миссис Марш. Вне всякого сомнения, Тень поглотила ее. Более того, экономка даже предводительствовала, словно украдкой руководя атакой на Башни и их обитателей, и сознательно либо подсознательно неустанно трудилась для достижения этой отвратительной цели.

Вероятно, лишь возбужденное состояние позволило серии незначительных мыслей принять столь драматическую форму, а произошедшее незадолго до того позволило мне поставить эту женщину во главе столь грозной процессии событий. Я передаю все точь-в-точь как мне это приходило в голову. Несомненно, нервы мои были напряжены, иначе я вряд ли поддался бы импульсу выдать желаемое за действительное. Уж очень странные впечатления обрушились на меня.

Ничто иное, возможно, не подойдет для объяснения моей смехотворной беседы с миссис Марш, когда я, уже в третий раз за вечер, наткнулся на эту женщину на лестнице, где она стояла возле открытого окна, будто прислушиваясь. Она была одета в черное платье, квадратные плечи закутаны в черную шаль, а крупные кисти рук обтянуты черными перчатками. Женщина сжимала в руках два черных предмета, по-видимому молитвенники, а со шляпки свисали черные агатовые бусинки. Вначале я не признал экономку, поскольку буквально налетел на нее, сбегая с лестничной площадки. Лишь когда она отступила, давая мне пройти, я разглядел ее профиль на фоне занавесок и понял, что это миссис Марш. Столкнуться с ней, одетой подобным образом, на парадной лестнице показалось мне совершенно нелепым и неподобающим. Я прервал свой стремительный спуск. Через открытое окно донесся колокольный звон — это звонил церковный колокол. Его гул показался очень тоскливым, даже тошнотворным. И по какому-то наитию — возможно повинуясь подспудному желанию напасть первым? — я заговорил, хотя осмотрительностью это решение не отличалось.

— Видимо, ходили в церковь, миссис Марш? — спросил я. — Или только собираетесь?

Ее лицо, когда она обернулась для ответа, напоминало голову железной куклы, у которой двигаются только глаза и губы.

— Некоторые еще туда ходят, сэр, — сказала она елейным голоском.

Фраза прозвучала вполне вежливо, однако подразумевавшееся осуждение всего прочего мира задело меня. Отменная доля чванливой надменности скрывалась за притворной скромностью.

— Для верующих это, несомненно, полезно, — улыбнулся я. — Истинная вера приносит мир и счастье, я уверен, миссис Марш, и радость, радость! — Я с огромным удовольствием сделал ударение на последних словах.