Величайший рыцарь - Элизабет Чедвик

– Мой сын обходился мне очень дорого при жизни, и теперь снова требует денег, вместо того чтобы спокойно лежать в гробу, – на последнем слове он не сдержался, на глаза навернулись слезы. – Идите, – грубо сказал он. – Я заплачу этот долг… А теперь оставьте меня одного.

– Хорошо, сир.

Вильгельм поклонился, вышел из дома и направился в шатер, служивший часовней, для бдения над останками Генриха и молитвы Господу.

Хамстед Маршал, Беркшир,

июль 1183 года

– Иерусалим? – уголки губ Иоанна Маршала поползли вниз. – Это серьезное дело.

– У меня есть долги перед Господом, которые нельзя заплатить никак иначе, – ответил Вильгельм.

Стоял жаркий летний день. Они сидели на улице, поставив локти на деревянный стол, и пили вино. Оба сняли чулки, оставшись в кюлотах и легких летних рубахах.

– Я делаю это ради спасения собственной души и души молодого короля. Мне нужно найти успокоение. Мне нужно покаяться и очиститься.

Он бросил взгляд на племянника, который играл в догонялки с сыном кастеляна. Молодому Иоанну, которого все звали его любимым именем Джек, исполнилось девять лет. Он был крепким мальчиком с серыми глазами и светло-русыми волосами. Четыре месяца назад Алаис родила дочь. Маленькая Сибилла спала в плетеной корзине на столе. Во сне ее личико разрумянилось.

– Это долгий и опасный путь, – сказал Иоанн. – Много воды утечет, пока тебя не будет. Когда ты вернешься, у короля Генриха вполне может не оказаться для тебя места.

– Это дело Генриха, – ответил Вильгельм. – Он разместил в конюшнях моих лошадей и выделил мне средства для этого путешествия. Пока он хочет, чтобы я вернулся. Ты советуешь мне нарушить клятву?

Иоанн нетерпеливо помотал головой:

– Конечно, нет, но…

– Мое тело не будет подвергаться большим опасностям, чем в последние месяцы, когда я сражался за своего господина. А душе угрожает еще меньше.

– Да, мы слышали, что произошло в Рокамадуре, – неодобрительно заметил Иоанн.

Вильгельм потер лицо ладонями.

– Мне нужно самому покаяться перед Господом в том, что я делал при разграблении церкви святого Амадура. Я отступил в сторону и позволил Генриху осквернить святилище. Я позволил его наемникам забрать золото с алтаря и сорвать меч Роланда со стены. – Он содрогнулся. Даже теперь при воспоминании о случившемся его охватывал страх и презрение к самому себе. – Меч, по крайней мере, вернули на место, но другие сокровища разлетелись по свету.

Вильгельм угрюмо уставился в кубок. Надолго воцарилось молчание. Иоанн поднес кубок к губам и сделал глоток, затем вытер губы и посмотрел на Вильгельма.

– Судя по рассказам, похороны молодого короля были интересными. Его хоронили два раза, да?

Вильгельм поморщился.

– Ты и об этом слышал? – он покачал головой. – Мы доставили гроб в Ле-Ман, в церкви святого Юлиана проходило всенощное бдение, но, когда мы попытались уехать на рассвете, первые лица города и священники отказались нас отпускать. Они настаивали на том, чтобы моего господина похоронили в их церкви. Нам ничего не оставалось делать, разве что схватиться за мечи, – он потер переносицу, устало вспоминая события тех дней. – Жители Руана ожидали, что мы привезем тело господина и его похоронят у них в соборе. Это было его предсмертным желанием. Они отправились за его телом с оружием в руках. Королю пришлось вмешаться. Он приказал вырыть гроб и отправить туда, куда хотел его сын. – Вильгельм поморщился при этих воспоминаниях. – На протяжении всего пути у нас не было денег на пожертвования людям, но они любили его и винили нас и его отца в том, что у нас для них ничего нет.

– Он был таким красивым, – грустно сказала Алаис. – И у него была такая милая улыбка.

Алаис проверила дочь и нежно погладила гладкую маленькую щечку указательным пальцем.

Иоанн пренебрежительно хмыкнул.

– Этого мало, чтобы править.

– Но это помогает подняться, – заметил Вильгельм. – Однако ты прав, Иоанн. Это был блеск и никакого золота. – Он провел пальцем по круглому следу от вина на столе. Кубок снизу был мокрым. – Генрих был моим господином. Честь обязывает меня выполнить данную ему клятву.

– Я дал клятву принцу Иоанну, – объявил брат. – И, конечно, не отказался от клятвы верности его отцу.

Вильгельм удивленно посмотрел на него.

– А зачем ты это сделал?

– Он проводит в Англии больше времени, чем его братья. На него мало обращают внимания, потому что он младший, но это не значит, что он дурак. Король стареет, а Иоанн – его любимый сын. И он больше всех на него похож. Тебе стоит об этом подумать, – старший брат говорил, словно оправдываясь. – У него есть время, чтобы повзрослеть, и у него, по крайней мере, на плечах голова, а не красивый горшок с перьями. Я знаю, что делаю.

– Ну, хоть один из нас знает, – ответил Вильгельм.

Он не позволил втянуть себя в спор о достоинствах королевских сыновей, один из которых лежал в могиле, а второй был неопытным шестнадцатилетним юношей, который в один прекрасный день может надеть корону, а может и не надеть.

Двенадцатилетняя Изабель де Клер смотрела из проема в задней части крытой повозки на бесконечный осенний дождь. Она привыкла к дождям в Ирландии, но этот казался ей сильнее, холоднее и враждебнее. Если бы стояла хорошая погода, она могла бы ехать верхом, за спиной одного из конюхов. Ей не позволили взять свою кобылу, сказав, что ей не понадобится лошадь, когда они приедут в Лондон. Сегодня они собирались добраться до аббатства в Ридинге и остановиться там на ночь, хотя к тому времени, как они туда доедут, будет уже темно. Повозка двигалась очень медленно по выбоинам и лужам и то и дело кренилась набок. Над дорогой нависали деревья, и с них капало на крышу повозки. Удары капель казались тяжелыми и громкими по сравнению с ровным, монотонным шумом дождя. Можно было полностью закрыть и заднюю часть повозки, но тогда пришлось бы сидеть в полумраке, а Изабель уже достаточно выспалась. Эйна, ее ирландская няня, и Хелвис, ее нормандская горничная, сидели, закутавшись в меха. Первая жаловалась на постоянную зубную боль, а вторая сильно простудилась. Нос у нее покраснел и напоминал световой маяк.

Изабель держалась в стороне от них. Как кошка, она всегда предпочитала ходить сама по себе. Она привыкла к испытаниям, но в последнее время пришлось столько вынести, что у нее в душе не осталось места для еще больших тягот. Благодаря воспитанию, Изабель была взрослой не по летам, но все еще считалась очень молодой. Теперь она стала девушкой и вошла в брачный возраст, но еще полностью не выросла. Хотя Изабель никому бы в этом не призналась, под маской кошачьей сдержанности таился страх.

За крытой повозкой под дождем ехали королевские рыцари с английскими львами на щитах и красными шелковыми знаменами. После смерти ее брата Гилберта в начале этого года Изабель унаследовала значительное состояние. Это был такой внушительный приз, который кто-то получит, взяв ее в жены, что король Генрих сам стал ей покровительствовать и приказал перевезти ее в Лондон и поселить в Тауэре. Она до сих пор плакала, вспоминая о Гилберте. Он был младше ее на три года, рыжий, как их отец-нормандец, но не отличался хорошим здоровьем. Мальчик постоянно страдал от поноса и лихорадки и не пережил последнюю. Изабель очень его любила, как и их мать, и после его смерти они обе очень сильно переживали. Едва он оказался в могиле, как из Англии пришел приказ короля Генриха. От матери требовали привезти Изабель в Англию и передать под покровительство короля. Изабель являлась единственной наследницей Ричарда Стронгбау, лорда Стригила, и Аойфе, дочери Дермота Макмурроу, короля Ленстера, и поэтому считалась слишком большой ценностью, чтобы оставлять ее на свободе. Кроме того, если король станет ее опекуном, то сможет продолжить заимствования из ее наследства, пока ее не выдадут замуж.