Великий Могол - Алекс Ратерфорд

Мгновенно огромный мужчина в красном тюрбане выхватил из-за пояса длинный кинжал и побежал к застрявшему быку. Менее чем за две минуты он обрезал все ремни, и, дико мыча и брыкаясь, бык упал на скалы, издав отвратительный звук разбитой туши. В оставшейся на тропе повозке, как заметил Хумаюн, было несколько медных котлов и еще какая-то кухонная утварь. Отлично, подумал падишах, в такой мороз его людям нужна горячая еда. В то же время люди, тянувшие повозку – их разгоряченные тела исходили паром, – сумели поставить ее задние колеса на тропу, сложив часть поклажи на снег.

Хумаюн вздохнул с облегчением. Могло быть и хуже. Он мог бы потерять больше людей или драгоценных вьючных слонов. Пришло время остановиться, и он ждал какого-то развития событий и доказательств искренности Хиндала. Сегодня ночью надо будет сообщить своим людям, что, пройдя сорок миль от Кабула и найдя удобное место, они разобьют лагерь на несколько дней и проведут тщательный осмотр всего оружия и оборудования. Это понравится всем, даже несмотря на всеобщее уныние. Некоторые кланы, близкие к Кабулу, уже покинули его, потеряв надежду на богатую добычу. Но Хумаюн был готов к этому. Если план Хиндала удастся, то к городу он вернется весьма скоро – и тогда обрушит на цитадель всю свою мощь. Как только снова загрохочут его пушки, все, кто его оставил, вернутся к нему…

Они с Хиндалом договорились, в каком направлении падишах уведет своих людей и как далеко. Он прикажет разведчикам Ахмед-хана следить за окрестностями день и ночь. Они будут думать, что высматривают погоню со стороны Камрана. В любом случае, если план Хиндала провалится или он его предаст, надежная разведка пригодится.

* * *

Хумаюн нетерпеливо ерзал под толстым покрывалом из овечьих шкур. Думы и чувства не давали ему спать. «Можно ли доверять Хиндалу? – спрашивал он себя. – Уже месяц прошел, и никаких вестей».

Хамиду тоже мучила бессонница.

– Я ему верю. Все, что говорил мой отец о нем, когда был у него советником, заставляет меня так думать. А как его любит и уважает Гульбадан… Я тревожусь не за то, что он может нас предать, а за то, что могут предать его и он не сумеет спасти Акбара. Что Камран сделает тогда? Он же не убьет Акбара?..

Этот вопрос Хамида задала впервые.

– Нет, – произнес Хумаюн с большей уверенностью, чем ощущал на самом деле. – Он еще больше поверит в ценность Акбара как заложника… хотя Хиндалу будет не сладко.

– Ты прав, – сказала Хамида через минуту. – И пока нет оснований думать, что все плохо. Хиндалу нужно время, чтобы втереться в доверие к Камрану и выкрасть нашего сына. Нам лучше потерпеть.

– Терпение и неопределенность всегда давались мне с трудом. Скорее бы закончилось это ужасное состояние подвешенности, чтобы я мог собраться и действовать.

– Неопределенность и нетерпение – свойство всех смертных на земле. В конце концов, в любой момент мы могли бы погибнуть от оспы, потеряв все надежды и мечты, но мы же не думали об этом каждый день. Надо учиться мириться с тем, что иногда события нам неподвластны.

– Знаю, что как властитель и как отец Акбара я должен разрешить эту ситуацию, как мне хотелось бы, но я не могу повлиять на то, что происходит в Кабуле, как бы я об этом ни тревожился.

– Тогда постарайся не тревожиться… От этого не будет ничего хорошего. Мы должны верить.

Хамида обняла Хиндала, и, прижавшись друг к другу под теплыми шкурами, они наконец-то заснули.

Такой разговор между ними во время долгих бессонных ночей был не единственный. Иногда падишах покидал шатер, чтобы посмотреть на холодные звезды, пытаясь разглядеть в них послание, но они молчали. Даже когда он призывал старого Шарифа, чьи тонкие сморщенные руки торчали из рукавов овечьего тулупа, словно клещи, тот не находил ответов.

Шли дни, а в мерзлой дали не появлялось ничего, кроме осторожных лис и нескольких кроликов, на которых охотились люди Хумаюна. Падишах пытался развеяться в воинских упражнениях. Байрам-хан научил его нескольким приемам персидского боя на мечах, включая прием, с помощью которого можно было захватить конец меча в руке противника, особым вывертом заломить ему запястье и вынудить выронить меч. Он также тренировал его в стрельбе из лука по соломенным мишеням на палках, торчавших из сугробов. Приятно было почувствовать меткость глаза и надежность рук, как прежде, хотя Хумаюн затосковал о настоящем деле, которое могло бы начаться только после известий от Хиндала.

Но однажды, во время соколиной охоты, когда падишах следил за хищником, парившим в голубом, предвещавшем скорую весну небе, он вдруг увидел Ахмед-хана, галопом мчавшегося к нему со склона.

– Повелитель, мои люди заметили всадников.

– Сколько?

– Немного, в основном на мулах. Возможно, небольшой караван купцов. Они пока в миле, но, кажется, идут к нам.

– Отведи меня к ним.

Сердце Хумаюна бешено заколотилось, когда через десять минут он мчался галопом рядом с Ахмед-ханом. Возможно, это лишь купцы, как сказал его разведчик, но он не мог избавиться от отчаянной надежды, переполнявшей его. Пристально всматривался в туманную даль, нетерпеливо пытаясь разглядеть хотя бы какое-то движение там, в унылой, кажущейся пустынной снежной дали. Поначалу там не было ничего, но вдруг у него перехватило дух. То, что казалось цепочкой черных точек, медленно двигалось в его сторону, двигалось с запада – со стороны Кабула.

Низко склонившись к шее коня, Хумаюн пришпорил его и вскоре обогнал Ахмед-хана. Точки росли и становились все различимее, обретая очертания. Ярдах в четырехстах или пятистах ему показалось, что он разглядел восемь или девять всадников – слишком маленькая группа в такое смутное время.

Они остановились. Самый первый из них поднялся в стременах и, прикрыв глаза ладонью, посмотрел в его сторону. Даже с такого расстояния в огромной фигуре было что-то знакомое… Это не самообман, верно? Это же Хиндал, не так ли?

Хумаюн остановил коня и тоже уставился перед собой. Спустя мгновение подскакали Ахмед-хан и его охрана, подняв столбы пушистого снега.

– Послать людей, узнать, кто они? – спросил Ахмед-хан.

– Нет… Я сам пойду… Все оставайтесь здесь!

Не обращая внимания на протест Ахмед-хана, Хумаюн пришпорил коня. Если эти люди везут новости, он первым должен узнать о судьбе сына. Ждать он не мог. Мчась по мерзлой земле, Хумаюн слышал, как топот копыт отдавался у него в ушах. Всадник во главе каравана все еще неподвижно смотрел на него. Падишах разглядел, что шесть человек были мужчинами, а фигура поменьше – женщиной с длинной косой, свисавшей из-под черной лохматой овечьей папахи, и все они сидели на мулах. Женщина держала под удзцы другого мула. Подъехав ближе, Хумаюн разглядел у него на спине корзину, в которой лежали два свертка… а может быть, это дети, завернутые в овечьи шкуры так, что казались почти круглыми?

Теперь Хумаюн был всего в пятидесяти ярдах. На минуту он испугался подъезжать ближе, опасаясь, что перед ним лишь видение, созданное его собственными надеждами и мечтами.