На краю бездны - Бернар Миньер

Привратник в холле – старик лет шестидесяти, а может, и восьмидесяти, трудно сказать, настолько морщиниста была его физиономия – выглядел утомленным, хотя ничем особенно важным за своей стойкой не занимался. Несомненно, к его повседневным заботам каждый день прибавлялись несколько часов дороги от Новых территорий и обратно, если только он не ночевал в кьюбикле, крошечной клетушке, размером со стояночное место для автомобиля. Такие клетушки можно было арендовать в окрестностях Шам-Шуй-По за цену неизмеримо меньшую, чем аренда обыкновенной квартиры в Гонконге. Гонконг подарков не делает. И уж особенно старикам, из которых он успел выжать все соки. Привратник изучил фотографию, которую ему поднесли прямо к воспаленным, усталым глазам, и сразу словно проснулся.

– Да, да, он здесь живет, – затараторил он, избегая смотреть на полицейских.

Любая форма власти всегда вызывала у него беспокойство. Он с детства усвоил, что бедные всегда виноваты: в том, что они бедные, в том, что не приносят пользу обществу, даже если работают на износ, в том, что портят пейзаж…

– Что он за человек? – спросил Элайджа.

Старик помедлил. Обычно он не любил говорить о людях плохо. Да и вообще, если много болтать, точно нарвешься на неприятности. Но, в конце концов, речь шла о чужаке, о «белом призраке», то есть о европейце. А он, как и большинство бедняков, чужаков недолюбливал.

– А из тех, что шляются по ночам. И водят к себе шлюх.

– И откуда он их водит? – поинтересовался Элайджа.

Старик уставился в свою стойку.

– А вы как думаете?

Это уже был не просто ответ, это был ответный удар. Он ни за что не решился бы на такую дерзость, но тон пожилого полицейского, его потешный плащ и важный вид раздражали старика.

Чань и Элайджа переглянулись. Куда пойдет иностранец, живущий на Козуэй-Бэй, чтобы снять девчонку? Ясное дело, на Локхарт-роуд… Привратник молча кивнул.

– Спасибо. Ты бы принял душ, – бросил Элайджа. – Воняешь.

Старик съежился в своей униформе и ничего не ответил, все так же пристально глядя на стойку, словно в ней был весь смысл его жизни.

* * *

Фуджи-билдинг, Локхарт-роуд. В духоте ночи двадцатидвухэтажное здание ничем не отличалось от соседних. Вход с узкой лестницей терялся в окружении двух бутиков и выглядел скромно, несмотря на две фальшивые колонны в древнегреческом стиле. Чань заметил, что в холле возле лифта толпится целая очередь молодых и не очень молодых мужчин.

Он знал этот район. Фуджи-билдинг – вулкан с постоянно бурлящим кратером, пещера, где кипит неутихающее возбуждение: самый знаменитый бордель Гонконга, куда вливается ненасытный, накаленный поток мужской похоти. Узкие, как на кораблях, коридоры освещены розовыми, голубыми, фиолетовыми и красными лампами, похожими на леденцы. На каждую дверь приклеена этикетка с сердечком, над каждой дверью висит гирлянда. Если гирлянда мигает, это значит, что дама свободна. Кабина лифта, точно так же набитая до отказа мужскими телами и тестостероном, как раздевалка на матче американского футбола, выпустила их на двадцать втором этаже. Они с Элайджей вышли, стараясь не задевать по дороге бледную, снедаемую страстью толпу, которая текла по лабиринтам переходов. Кстати, в ней часто попадались западные туристы: бордель фигурировал в путеводителях.

Чань понял, что Элайджа здесь знает каждый угол. Тот повернул направо, прошел по коридору, освещенному фиолетовым светом, свернул налево, и Чань увидел надписи ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ на английском и кантонском. Элайджа еще раз свернул. На одной из дверей, как в аэропорту, висел список запрещенных вещей: ножи, ножницы, фотоаппараты… Гирлянда, обрамлявшая дверь, радостно мигнула, и Элайджа позвонил в висевший на двери колокольчик. Дверь тотчас же открылась, и они увидели даму евразийского типа в черно-лиловом корсете с воланом понизу, с планшетками, стягивающими бледный торс, и в стрингах тех же цветов.

Увидев Старика, девица не выказала особой радости.

– Тебе чего, Элайджа?

От Чаня не укрылась фамильярность, с какой она приветствовала его коллегу. Говорила она с сильным акцентом. Большинство бордельных девиц – иностранки; они приезжают из Таиланда, из Лаоса, России, Украины и из континентального Китая.

– Привет, Малышка Сю, – сказал Элайджа. – Можно нам войти?

Что за вопрос… «Малышка Сю» повернулась к ним спиной и томной походкой двинулась в комнату, где стояла кровать, занимавшая почти все свободное место. Из-за розовых ламп всех оттенков у Чаня возникло впечатление, что он вошел в бонбоньерку или в гримерку актрисы. Пахло земляничной жвачкой и дешевыми духами. Маленький вентилятор шевелил гладкие и блестящие волосы Малышки Сю. В крошечной комнатке было душно. Официально девушки соблюдали законы Гонконга, где проституция дозволялась, а бордели и сутенерство запрещались. Согласно этим законам девушки числились «независимыми труженицами сексуальных услуг». И, само собой, никаких сутенеров, никаких закрытых домов терпимости. Одаренные богатым воображением гонконгские законодатели призывали придерживаться хорошо известного принципа: «Каждой женщине – своя комната». Каждая проститутка должна была предоставить счета за воду и электричество. Разумеется, едва закон вышел, его тут же обошли. И везде богатое воображение законодателя сразу уравновесили нарушители: большинство девушек подчинялись триадам, а те на корню скупали жилые дома и разделяли их в расчете на то количество комнат, какое требовалось, чтобы девицы не нарушали закон. В Фуджи-билдинг была сто сорок одна такая комната.

– Так что тебе нужно, Элайджа? – повторила Малышка Сю, усевшись в изголовье кровати и обхватив руками колени.

Старик сел с ней рядом на край кровати, достал телефон и показал ей фото с паспорта Игнасио, которое появилось на экране.

– Ты его знаешь?

Показалось? Или в глазах девушки что-то промелькнуло?

– Да…

Элайджа еле заметно улыбнулся и дружески положил руку на ее худую коленку.

– Сомневаюсь, что самая известная из девушек Фуджи не видела, как он сюда заходил.

– Он заходил всего раз… – ответила она и подняла глаза. – Что он натворил?

– Он не оценил твоих услуг? – спросил Элайджа, не ответив на вопрос.

По ее лицу промелькнула странная гримаса. Она посмотрела на Чаня, и тому почему-то стало очень тревожно.

– Я не смогла дать ему то, чего он добивался.

– А чего он добивался?

Взгляд девушки перешел с Чаня на Элайджу и остановился. На лицо снова набежала тень. Чань ощутил знакомые мурашки на затылке.

– Этот тип чокнутый, больной на всю голову. Я таких уже встречала: им все мало, надо еще и еще. Им всегда надо пойти дальше всех запретов и забрести в жуткую грязь. Они думают, что с нами можно вытворять всё, любые гнусности. Что свежая плоть для того и создана. – Она тряхнула головой. – Они – насильники по природе своей, им нравится унижать, опускать… И чем больше они унижают и насилуют, чем гнуснее и грязнее их фокусы, тем больше они чувствуют себя на коне.