В погоне за светом. О жизни и работе над фильмами «Взвод», «Полуночный экспресс», «Лицо со шрамом», «Сальвадор» - Оливер Стоун

Снедаемый нетерпением у постели Элизабет в Лос-Анджелесе, куда мы вернулись в преддверии родов, я сходил за пиццей, которую съел прямо в больничной палате. По телевизору показывали плей-офф декабря 1984 года. Играли мои любимые San Francisco 49ers во главе с Джо Монтаной с командой New York Giants со знаменитым лайнбекером Лоренсом Тейлором. От запаха пиццы Элизабет затошнило, и она закричала таким же устрашающим голосом, как у Линды Блэр в «Изгоняющем дьявола»: «Вон! Убирайся отсюда к черту! Сейчас же!» Я не посмел ослушаться.

Игра была упорной, и матч становился все более захватывающим, когда меня позвали обратно в палату. Одна из медсестер говорила спокойно и четко. «Шейка на десять сантиметров. Готовься тужиться, Элизабет. Давай, тужься». Вторая медсестра, добродушная женщина постарше, обратилась ко мне: «За час шейка раскрылась с четырех сантиметров до десяти. Обошлись без переходной фазы». Это прозвучало как нечто важное, будто земля сейчас разверзнется вследствие извержения вулкана. Мы втроем наблюдали за потугами. Элизабет тужилась, сидя на корточках. Она испытывала изнурительную боль и дышала через кислородную маску. Медсестры ласково приговаривали: «Тужься, тужься, Элизабет. Давай, Элизабет». Я был немного в стороне, пытался помогать и обнимал Элизабет изо всех сил. Никакое спортивное событие не может сравниться по ожесточенности с родами, когда женщина силится выдавить из себя «это» и не умереть от боли!

Неожиданно между распухшими половыми губами появилась приплюснутая голова. Человеческого в этом существе было мало — обман зрения. «Вот он! Давай, Элизабет!» — говорила медсестра помладше. Еще одно движение, и c последним усилием малыш с приподнятыми ручками выплыл наружу в огромном потоке крови и плаценты, ошметков и страха под громоподобный рев, напоминающий оползень в горах. Думаю, такие звуки сопровождали рождение Зевса (уверен, это впечатление лишь плод моей фантазии). У нас родился толстенький малыш, похожий на маленького Будду, весом почти 3,2 кг при росте около 50 см, здоровый как медвежонок и орущий во всю глотку. Я испугался, что он умирает, так сильно он кричал. Но нет! Он крутился на клеенке, будто мастер айкидо, демонстрируя нам пуповину и маленький пенис. Я крикнул Элизабет: «Мальчик!» Она неожиданно пришла в себя после продолжительной боли, снова стала собой, собранной и рассудительной. Обрезали пуповину. Наш розово-пунцовый малыш, красавчик, казался безглазым. Вскоре он стал нормального цвета. У него было так много темных волос на голове. Корона для короля!

Это самый важный момент в жизни любого человека: первый ребенок. Что это значило, ни неопытная мама, ни неопытный папа понятия не имели. Никто не знает. В этом состоянии восхитительной неизвестности и завершился 1984 год.

Празднование наступления нового, 1985, года стало воплощением всех взлетов и падений в моей жизни. Мы валялись на застланном белым ковром полу гостиной с четырехдневным червячком и строили рожи моей маме. Малыша мы назвали Шоном в честь энергичного шотландского актера, известного по роли Джеймса Бонда. А почему бы и нет? Простое четкое имя, которое легко запомнить, но не такое скучное, как Джон. Имя как раз для парня, способного нравиться людям. Лабрадоры то выбегали на задний двор, то вбегали в гостиную через раздвижные двери нашего недавно арендованного дома, расположенного между каньонами на возвышенностях горного хребта Санта-Моника в Брентвуде. Элизабет, вымотанная и переживающая послеродовую депрессию, отдыхала в спальне. Именно из-за ее состояния мы сразу же наняли 19-летнюю няню-шведку без особого опыта, что гипотетически давало моей матери, прилетевшей повидать своего первого внука, возможность взять все под свой контроль. Так ей казалось, по крайней мере, но даже в 64 года мама в душе оставалась слишком неугомонной и молодой, чтобы полностью взвалить на себя обязанности материнства.

Когда я подполз поближе к малышу, он с удивлением взглянул прямо на меня широко открытыми глазами, пытаясь понять, кому же принадлежит это огромное лицо, прежде чем на его личике появилась большая улыбка. Он радостно гулил. «Да-да, — начал гулить я в ответ. — Я твой папа!» Червячок доверчиво тянулся своими маленькими пальчиками вверх, пока не дотронулся до моего лица, издав звуки восторга по поводу узнавания чего-то нового: «У…» Нельзя было бы придумать лучшее доказательство того, что все мы рождаемся лапочками. Лишь со временем люди утрачивают свою открытость. Шон казался мне таким сильным и крепким, будто младенец Геракл, который, как рассказывали одаренные богатым воображением древние греки, задушил страшных змей, проникших в его колыбель.

Я никогда прежде не был так счастлив, несмотря на то, что в это же время в Нью-Йорке умирал папа. Расстроенная мама делилась со мной историями о том, как его выписали из больницы, как он отказался от всех лекарств и, нарушая предписания врачей, снова начал курить и пить. Вдобавок он попросил «старого друга» — Лауру, сексапильную 30-летнюю латиноамериканку, преданную моему отцу, приходить к нему каждый день на несколько часов. Он, скорее всего, оплачивал ей эти визиты, но она была добросердечным человеком и умела рассмешить отца, скрашивая остаток его жизни. Естественно, мама, которая все еще жила в гостевой спальне у отца, чтобы заботиться о нем, чувствовала себя не в своей тарелке.

Мы позвонили папе на Новый год, но либо его сознание было затуманено, либо он уже изрядно нагрузился скотчем. Он даже не мог вспомнить, родился ли ребенок или нет. Мы напомнили ему — мальчику уже четыре дня. Затем оказалось, что он не помнит имя ребенка. А это точно не внучка? Мы пообещали вскоре приехать с малышом в Нью-Йорк. Тут по телевизору начался показ «Частного детектива Магнума» с Томом Селлеком в главной роли. Это было его любимое шоу после завершения телесериала «Все в семье», и мы быстро распрощались.

Вскоре к нам прибыл еще один гость, на этот раз из Лос-Анджелеса. Вечно спешащий и постоянно чешущийся от аллергии, он примчался откуда-то на своей ревущей и изрядно подержанной арендованной машине. Мои отношения с Ричардом Бойлом окрепли с тех пор, как я встретил его вместе с Рональдом Ковиком в Венисе в июле 1977-го, в пору моей увлеченности книгой Рона. Ричард принимал участие во многих акциях протеста против войны во Вьетнаме, которые организовывал Рон. В начале 1980-х они совершили безумное автомобильное путешествие по Вьетнаму и Камбодже, которое закончилось тем, что Рон сбежал от Ричарда в аэропорт, чтобы скорее вернуться домой. Хотя в целом его жизнь была катастрофой, Ричард был из той редкой породы людей, которые никогда не осознают свои пределы и которые вечно теряют все и заменяют его чем-то новым: собственностью, проектами, поддельными кредитными картами и водительскими правами, девушками, даже женой и ребенком. Деньги обходили Ричарда стороной, и, когда это было нужно, я лез в свой карман и помогал ему, веря тем не менее в его смекалистость.

За несколько недель до рождения Шона я, все еще переживая по поводу своей катящейся под откос карьеры, посетил Сан-Франциско, чтобы поддержать Ричарда в его стремлении занять место в городском Наблюдательном совете[101]. Выступая за реформы и социализм, он закончил 13-м в списке из 14 кандидатов на выборах. Однако перед этим мы с большим энтузиазмом поездили по холмистым улицам в его стареньком залатанном MG с бардачком, переполненным неоплаченными квитанциями за парковку в неположенном месте. Мы тусовались с его разношерстными сторонниками, обсуждали кучу планов на будущее и, конечно же, распивали пиво и пытались сагитировать избирателей. В 1969-м Ричарда выставило из Южного Вьетнама тамошнее правительство за его мирные акции, организованные от лица буддистского движения «Кокосового монаха»[102]. Однако он тайком снова пробрался обратно, освещал события вокруг бунта американских солдат на военно-воздушной базе «Файрбейс Пэйс» и написал отличную книгу об этой истории («Цветок дракона», 1972 г.). Ричард был одним из последних журналистов, передававших новости из Пномпеня до того, как «красные кхмеры» прервали связь города с миром. Он делал репортажи о сандинистской революции 1979 года в Никарагуа и совершал рискованные вылазки в Сальвадор, где в 1980-м шла гражданская война.