Мария Антуанетта. Королева бриллиантов - Элен Баррингтон

Мария-Антуанетта, заняв своё место в ложе, не спускала глаз с покрасневшего от волнения короля. Людовик XVI встал, подошёл к трибуне и начал приносить присягу. Он ожидал, что депутаты встанут — этого требовал не только королевский, но и обычный, гражданский этикет. Но ни один из них даже не шевельнулся. Никто не встал. Та же картина — когда король начал зачитывать речь. Это было оскорблением. И покраснев ещё гуще от негодования, король тоже сел и сидя продолжал читать. Все молчали, лишь многозначительно ухмылялись. Королева едва досидела до конца этого постыдного спектакля.

Когда они вернулись к себе, в Тюильри, взволнованный, убитый король, дал волю чувствам и разрыдался.

— И ты, ты стала свидетельницей такого злостного унижения, — говорил он Марии Антуанетте сквозь рыдания. — Неужели ты приехала во Францию только для того, чтобы увидеть эту мерзкую сцену?

Королева опустилась перед ним на колени. Он поднял её, крепко сжал в объятиях. Сейчас они были нежно любящими супругами, оба горько плакали...

На следующий день все посты в замке были сняты, охранявшую Тюильри гвардию отозвали, ворота королевской резиденции распахнулись для публики. Всё, с пленом покончено и, по-видимому, с революцией тоже.

18 сентября королева поехала в оперу, где давали «Психею». Ей устроили бурную овацию. Она улыбалась, довольная приёмом...

Королевская чета по вечерам теперь свободно прогуливалась в открытой коляске по Елисейским полям. Впервые после многих месяцев Мария-Антуанетта слышала давно забытые приветственные возгласы толпы: «Да здравствует король! Да здравствует королева!»

Но королева понимала, что радоваться слишком рано. Она знала, что её «друзья» и враги по эту и по ту сторону границы постараются вычеркнуть её из списка живых.

Переизбранное Национальное собрание, к великому разочарованию королевы, оказалось «в тысячу раз хуже прежнего». Одним из своих первых постановлений оно лишило короля права именоваться «величеством». Через несколько дней руководство в Национальном собрании перешло к жирондистам[12], заядлым республиканцам. По их требованию депутаты проголосовали за два декрета: один устанавливал печально знаменитую гражданскую присягу от духовных лиц под угрозой тюремного заключения, второй предусматривал смертную казнь для эмигрантов, если они в течение двух месяцев не вернутся на родину.

Под воздействием Марии-Антуанетты и её союзника Варнава король отказался подписать эти два декрета. В Национальном собрании он твёрдо заявил: «Всё последнее время я только исполнял то, чего желали другие, теперь хотя бы один раз я намерен сделать то, что хочу!»

Никакие уговоры не помогали. Король при поддержке жены упрямо стоял на своём праве «вето».

Тогда его враги обратились к испытанному оружию, власти уличной черни. Вновь толпы парижан высыпали на улицы, подчиняясь руке невидимого режиссёра, и снова стали оскорблять «месье Вето», требовать, чтобы он уступил, сделал то, «чего желает революционный народ».

Временное сентябрьское затишье закончилось. Притихшая было революция вновь поднимала свою голову.

А тем временем в Кобленце, этом оплоте французской эмиграции, братья короля — граф Прованский и граф Д’Артуа — усилили враждебную для Франции деятельность. Они уже давно открыто заявляли о своей главной цели — восстановлении в стране старого режима. В Париже их поддерживала сестра короля Елизавета. Она — за абсолютизм. Мария-Антуанетта была вне себя. Легко разыгрывать национальных героев, находясь вдалеке от границы. Только происки этих «родственничков» виноваты в том шатком положении, в котором они с королём очутились. Им каждый день грозят расправой.

Остаётся одна-единственная надежда на Австрию, свою родину. Но брат Леопольд отвечает уклончиво: он, мол, не собирается проливать кровь ни австрийцев, ни чью-либо ещё ради восстановления «старого режима» во Франции. Итак, никто не предлагает действенной помощи.

«У нас здесь в стране — сущий ад», — жаловалась Мария-Антуанетта своему возлюбленному де Ферзену. Тот чувствовал, что ей никто не в силах помочь — ни эмигранты, на Австрия, ни «бешеные» в Национальном собрании. Помочь может единственный человек, тот, которому она полностью доверяет, на которого может положиться в любую, самую опасную минуту. И этот человек — не её брат в Вене, не чудаковатый супруг, возомнивший, что сможет стать «королём революции», нет, этот единственный человек — Аксель де Ферзен. Он по-прежнему страстно в неё влюблён. Несколько недель назад окольными путями королева передала ему через графа Эстергази тайное подтверждение их нерушимой любви: «Если будете писать ему, скажите, что никакие страны, никакие расстояния не в силах разъединить наши сердца, и эту истину я с каждым днём осознаю всё сильнее». Она до сих пор не знала, где находится де Ферзен, и писала на всякий случай, по требованию больного сердца. «Какая ужасная мука — не иметь никаких сведений от того, кого любишь, не знать, где он находится».

Кроме любящих слов, королева направляет ему свой маленький подарок — золотое кольцо, на котором выгравированы три лилии с надписью «Трус тот, кто покидает её». Она пишет, что два дня носила кольцо, чтобы передать холодному золоту тепло своей крови.

Де Ферзен надел кольцо на палец, надпись жгла ему сердце, ежедневно взывала к совести, гнала на риск ради освобождения любимой женщины. Она вдалеке так страдает, покинутая всеми, и он готов предложить ей выход из создавшегося тяжёлого положения — новый побег! Ради этого он принимает безрассудное решение тайком приехать в Париж, чтобы встретиться и объясниться. Какое безумие! Де Ферзен объявлен в Париже вне закона. По существу, такое решение равносильно самоубийству. Он знает, что может не вернуться из этой поездки. Ни одна голова «изменника» не оценена во Франции в такую большую сумму, как его. Повсюду на парижских улицах расклеены объявления о его розыске.

13 февраля 1792 года де Ферзен тайно приехал в Париж для встречи с возлюбленной. Он проник в Тюильри, в замок, денно и нощно охраняемый гвардейцами. Его здесь в лицо знал каждый кучер, каждая камеристка.

Но любовь сильнее страха. Он сумел незамеченным пробраться во дворец. После восьми месяцев разлуки влюблённые оказались снова вместе.

О тех часах, которые де Ферзен провёл наедине с королевой Франции, ничего неизвестно. История об этом умалчивает, как умалчивает и интимный дневник шведского графа.

Королева потом сказала мадам Кампан, что де Ферзен упал перед ней на колени и страстно воскликнул:

— Мадам, позвольте мне вас спасти...

Но его предложение об организации нового побега королевской семьи с помощью шведского короля Густава III Мария-Антуанетта не приняла: во-первых, это практически невыполнимо, а во-вторых, король дал слово Национальному собранию оставаться в Париже и не имеет право его нарушать.