Ложная память - Дин Кунц

Поскольку Фрейд и Гад Лэмптон верили в сновидения, Дасти никогда не принимал их всерьез. Вот и теперь ему не хотелось допускать, что в его сне мог содержаться какой-то смысл, но все же он ощущал в нем крупицу правды. Однако откопать жемчужину неприукрашенного факта в этой куче хлама было задачей, посильной разве что Гераклу.

Если его исключительная образная и слуховая память сохранила все детали сновидения с такой же тщательностью, с какой берегла реальные жизненные впечатления, то он, по крайней мере, мог быть уверен в том, что если переберет все подробности этого кошмара достаточно тщательно, то в конечном счете найдет любую правду, которая могла бы дожидаться своего открытия, как фамильная серебряная вилка, случайно выброшенная вместе с остатками обеда.

— Видео, — повторила Сьюзен в ответ на приказ Аримана и снова посмотрела в сторону от него, на крошечное деревце.

Доктор улыбнулся, удивленный:

— Какая же ты скромная девочка, особенно если учесть, что ты вытворяешь. Расслабься, дорогая. Я снимал тебя только один раз — следует признать, получился изумительный фильм на девяносто минут, — и когда мы встретимся в следующий раз, я сниму еще один. Никто, кроме меня, не увидит этих моих скромных любительских видеозаписей. Их никогда не покажут ни Си-эн-эн, ни Эн-би-си, ручаюсь тебе. Хотя рейтинг Найелсона[32]подскочил бы выше крыши, ты не находишь?

Сьюзен продолжала рассматривать деревце, но доктор наконец понял, каким образом она могла отводить от него взгляд, даже при том, что он приказал ей смотреть на него. Стыд был мощным побудительным мотивом, из которого она получала силы для своего маленького бунта. Все мы совершаем поступки, которых стыдимся, и с различной степенью трудности мы достигаем примирения с самим собой, наращивая жемчужную оболочку вины на каждую причиняющую боль моральную песчинку. Вина в отличие от стыда может действовать почти что успокаивающе, восприниматься как достоинство, потому что режущие грани вещи, заключенной в гладкую оболочку, больше не чувствуются, а сама вина превращается в объект нашего интереса. Сьюзен могла сделать богатое ожерелье из того стыда, который переносила по приказанию Аримана, но сейчас она знала о происходящей видеозаписи и потому не могла слепить еще одну жемчужину вины и спрятать в ней стыд.

Доктор снова приказал ей смотреть на него, и после непродолжительного колебания она вновь подняла свой взгляд к его глазам. Потом он велел ей спуститься, ступенька за ступенькой, по подсознанию до тех пор, пока она не возвратится в тайную часовню, из которой он разрешил отойти на несколько шагов, чтобы придать своей игре добавочный интерес.

Когда она вернулась в свой несокрушимый потаенный редут, ее глазные яблоки быстро задергались. Индивидуальность была изъята из нее; так повар вынимает мясо и кости из отвара, чтобы получить бульон. Теперь ее сознание превратилось в прозрачную бесцветную жидкость, которая ожидала, пока ее приправят по рецепту Аримана.

— Ты забудешь о том, что этой ночью здесь был твой отец, — сказал он. — Воспоминания о его лице, вместо которого ты видела мое, воспоминания о его голосе, вместо которого ты слышала мой, обратились теперь в пыль и улетели прочь. Я твой доктор, а не твой отец. Сьюзен, скажи мне, кто я такой.

Ее шепот, казалось, донесся гулким эхом из подземной пещеры.

— Доктор Ариман.

— У тебя, конечно, как всегда, не останется абсолютно никакой доступной памяти о том, что произошло между нами, абсолютно никакой доступной памяти о том, что я был здесь этой ночью.

Несмотря на все его усилия, остатки памяти где-то сохранились, возможно, в той неведомой области, что скрывается глубже подсознания. В противном случае она вообще не ощущала бы стыда, потому что никаких воспоминаний о том скотском разврате, которому она предавалась этой ночью и раньше, у нее не сохранилось бы. Но угнетавший ее стыд был, с точки зрения доктора, порождением под-подсознания, где оставались несмываемые пометы жизненного опыта. Этот глубочайший из всех уровней памяти был, по убеждению Аримана, практически недоступен и не представлял для него никакой опасности. Он должен был лишь тщательно стереть все следы, которые оставались в ее сознании и подсознании — и ему ничего не могло угрожать.

Кое-кто гадал, не могло ли это под-подсознание быть душой. Но доктор не относился к числу этих людей.

— Если все же у тебя будут какие-либо основания считать, что ты подверглась сексуальному насилию — ты почувствуешь боли или заметишь какие-то следы, — ты не будешь подозревать никого иного, кроме ушедшего от тебя мужа, Эрика. Теперь скажи мне, ты действительно понимаешь все, что я тебе только что сказал?

Ее ответ сопровождался спазмом быстрого сна, как будто в этот момент те воспоминания, о которых говорил Ариман, вытекали из ее существа сквозь подергивающиеся глаза.

— Я понимаю.

— Но тебе строго запрещено сообщать Эрику о своих подозрениях.

— Запрещено. Я понимаю.

— Хорошо.

Ариман зевнул. Независимо от того, насколько интересной была игра, в конце концов все заканчивалось необходимостью убрать игрушки и привести в порядок комнату. Хотя он понимал, почему аккуратность и порядок были абсолютно необходимы, но все же жалел о времени, которое приходилось тратить на уборку, не меньше, чем в те годы, когда был мальчиком.

— Пожалуйста, проводи меня в кухню, — требовательным тоном сказал он и еще раз зевнул.

Все такая же изящная, несмотря на грубость, с которой он совсем недавно овладевал ею, Сьюзен двигалась по темной квартире с текучей грацией японской золотой рыбки, неспешно играющей в полуночном пруду.

Войдя в кухню, Ариман, которого мучила жажда, как и любого игрока после длительной и утомительной игры, сказал:

— Скажи мне, какое пиво у тебя есть?

— «Циндао».

— Открой для меня бутылку.

Она извлекла бутылку из холодильника, пошарила в ящике в темноте, нащупала открывалку и откупорила бутылку.

Находясь в этой квартире, доктор следил за тем, чтобы как можно реже касаться поверхностей, на которых могли бы сохраниться отпечатки пальцев.

Он пока еще не решил, должна ли будет Сьюзен самоликвидироваться, когда он закончит свою игру с нею. Если он придет к выводу, что самоубийство будет достаточно интересным, то ее долгая и гнетущая борьба с агорафобией окажется вполне убедительной причиной, а предсмертное письмо даст основание закрыть дело без тщательного расследования. Но более вероятно, думал он, что она пригодится для большей игры с Марти и Дасти, кульминацией которой должны стать массовые убийства в Малибу.

Были и другие возможности, например, убить Сьюзен руками бросившего ее мужа или даже ее лучшей подруги. В том случае, если бы ее прикончил Эрик, расследование убийства все равно было бы проведено — даже если бы он позвонил полицейским с места действия, сознался во всем, а потом разнес себе мозги выстрелом и упал мертвым на труп жены, даже если бы было со всей очевидностью ясно, что причиной преступления стал жестокий семейный раздор. Тогда сюда заявится отдел научной экспертизы со своими карманными наборами приспособлений и плохими стрижками и примется посыпать все вокруг порошком в поисках отпечатков пальцев, мазать раствором йода, нитрата серебра и нингидрина, обрабатывать парами цианоакрилата, может быть, даже метаноловым раствором родамина и аргоновым лазером. И если Ариман по неосторожности оставил одну-единственную отметку там, где эти нудные, но дотошные исследователи додумаются найти ее, то его жизнь может измениться, и, пожалуй, не в лучшую сторону.