Рожденные на улице Мопра - Евгений Васильевич Шишкин

— Обстоятельства вывернулись, — приглушенно заговорил Алексей. — После одной пирушки дочку декана оприходовал… Она девственницей окажись. А меня не предупредила… Пришла домой в слезах, расчувствовалась. То, сё… Кто теперь замуж возьмет? Папа с мамой засекли. Декан мне и говорит: женись на дочке! А я ему — не хочу. Больно страхолюдистая. Нос картошкой, ноги косолапит… По пьяному, делу, конечно, и она на закусь сойдет. Но по трезвянке — уноси ноги, — развеселился за чаем Алексей. — Думаю, послужу пару лет. Она замуж выскочит. Папа пристроит к какому-нибудь вотню… Я тогда на учебу и вернусь.

— Верно. На худой девке не женись! — поддержала Таисья Никитична. — От сварливой бабы беги. Ты у нас вон какой…

— Какой? — спросил Алексей.

— Такой, — с лаской, с особой трепетной женской лаской потрепала его по голове Таисья Никитична. — На такого охотницы всегда будут.

— Неужели?

— Я-то уж знаю, — хитро усмехнулась Таисья Никитична, слегка встряхнула свои белые кудряшки и чуть-чуть приподняла под кофтой грудь, кокетничая.

Алексей в ответ тоже лукаво посмотрел на нее сбоку, и дальше его взгляд соскользнул на дедово кресло. Тут, видно, Таисья Никитична догадалась про не сказанный Алексеев вопрос: «Знать-то знаешь, а сама, видать, не лиха охотница, если на деде-горбуне, ростом тебя на голову меньше, замкнулась…»

Таисья Никитична приобняла Алексея, вздохнула:

— Каждому человеку, Лешенька, в жизни куча дерьма приготовлена. Лежит эта куча на твоей дороге и ни на каком тракторе ее не объедешь… — Снова вздохнула: — Снимают деда-то. Всё! Науправлялся. Он было паспорт себе новый выправил. Там он на десять годов моложе… В метрике у него вроде ошиблись. Но его раскусили. Хотели за подделку документов статью дать… Вот он и бесится. Козыря хозяином ставят. Он деда враз вышвырнет. У нас ведь как? Ты начальник — я дурак. Я начальник — кто теперь дурак? — Невесело усмехнулась. — Меня Козырь тоже погонит. Молодую кралю себе выпишет… Мне уж так, доживай, мучайся с придурочным.

Семен Кузьмич тут как тут. Влетел в кабинет, сунул Алексею зелененьких бумажных денег — целехонькую пачку трешниц.

— Погуляй перед армией. Матке посылку отправь! А меня с копыт не спеши сбивать! Поживу еще. Поживу, дятлы деревянные! — Он покосился на Таисью Никитичну.

Чуть погодя Таисья Никитична прибавила Алексею для гульбы четвертак:

— Это от меня. Ты же мне внучком приходишься, а? — Она щекотливо ущипнула Алексея за бочок и сама же расхохоталась.

VIII

Нарядные стояли дни в Вятске! Смурь с гэбэшными тучами осталась в Москве… Октябрь уж на исходе. Осень светла, желтолица, со студеным дыханьем по утрам, с ярким дневным солнцем, с пронзительной синевой небес и курчавой белизной облаков. С запахом поздних сортов яблок.

В поток солнечного света, что катится по улице Мопра, вливается нежно-сизый слой — дым костра. Сбежавшие с уроков лоботрясы безумно любят печь картошку в кострах у Вятки!

Алексей шагал по улице вдохновленный, с радостным предвкушением встречи. Эту встречу он прежде оттягивал, даже избегал. Сегодня — она ему позволительна и необходима. Ему теперь все можно. Гуляй, рванина! Через неделю-другую — армейская служба. Он шел, твердил фразу, невесть откуда выплывшую: «Если нет шансов стать королем, стань любовником королевы… Кто это сказал? Да ведь это я и сказал!» Опять развеселился, воспрял над обыденностью.

Самые пригожие и ухоженные провинциальные девушки работали в ту пору в ювелирных магазинах. Словно благородный металл и изысканные камушки доверялись только избранным красоткам. Нет, это были не те грудастенькие и толстогубые мальвины с блескучих журналов, вызывающие мужикову похоть, у тех краса — наштукатуренная, неживая, да и в глазах — сплошная тупость, как у налаченных коз… Красота провинциальной русской продавщицы из ювелирного — не для плотского распыла, не для грубой похоти. Чувственность тут не первое, первое — чувство! Симпатия, восторг, любовь, омут… Чувственность без чувства — лишь физиология. Русскому человеку даже от падшей красавицы нужна капля симпатии и любви! Так вольно размышлял Алексей Ворончихин, когда ноги несли его в магазин ювелирторга «Алмаз», где работала Елена Белоногова.

Почему он раньше обходил стороной это живое злато? Не хотел лезть в роли утешителя в пекло девичьей судьбы. Елена после школы крепко задружилась с летчиком из местного авиаотряда, собралась замуж. Но на пороге ЗАГСа союз с летчиком развалился — кому на потеху, кому на слезы. Фату невеста сорвала с головы, швырнула в овраг. Фата повисла на кусту белым поучительным кулем.

…Из магазина «Алмаз» Алексей Ворончихин вышел почти пьян. Или совсем пьян.

Светило солнце. Плыли белые облака. Желтый кленовый лист чаровал взгляд, держась в одиночестве на крайней ветке. Вечнозеленая, с кривой макушкой елочка зеленела на пустом рыжем газоне. Двое милиционеров загружали со скамейки в сквере в «воронок» пьяного мычавшего мужика для вытрезвления в вытрезвителе. Худая старушка в зеленом болоньевом плаще кормила голубей крошками, отщипывая их от нарезного батона. Чайка сидела на мусорном баке и водила по сторонам длинным клювом. Весь мир таил смысл. Но главный, заповедный смысл — не вне, а внутри человека. И мир — не то, что вокруг человека, а то, что внутри него. Мир, который вне, всегда будет прекрасен, равнодушен и даже жесток. Этот мир будет убивать отца, неволить мать, гнуть через колено брата. Этот мир будет засылать мурашкиных и разуваевых. Он навечно останется неподчинимым и несправедливым. Мир вне — утратил естественность. В нем мало правды и радости. Мир вне — всегда агрессивен, всегда — против… Мир внутри — всегда миролюбив, всегда — за… Только в нем, в частном мире, возможна гармония и справедливость, только в нем — первостатейная истина, истина высшей пробы. Что-то ювелирное закралось в последние мысли Алексея.

Он остановился, — он в общем-то и не знал, куда идет, — оглянулся на магазин «Алмаз», в котором осталась Елена. Ему захотелось вернуться, бежать к ней. Он хотел ее всю. Всю-всю-всю! Ее голоса, ее взгляда, ее рук, ее губ, ее тела… Словно мороз по коже прокатился, он замер на месте в лихорадочном ознобе, — он снова беспредельно в нее влюблен. И теперь счастлив. А что мир? Этот мир остался таким же, если бы он прошел мимо «Алмаза». Здесь по-прежнему кормили бы голубей, подбирали алкоголиков, кривобоко росла б вечнозеленая елка. Счастье человеку дает не мир. Мир предоставляет выбор. В мире всегда найдется то, к чему стремится душа. Дать душе волю — вот счастье!

Не меняющийся с годами вышибала, с большой, до блеска обритой головой, сбитень Боря Кактус, стоял в красном форменном пиджаке в