Игрушка Двуликого - Василий Горъ

– Чуш-ш-шой… – хрипло дохнули мне в спину.

– Храм Хэль – не мес-с-сто для с-с-слуг Двуликого… – прошипели под левую руку.

– Уходи туда, откуда приш-ш-шел… – шепнули справа.

Жрец оказался чуть приветливее: остановившись передо мной, он вгляделся в лицо черными провалами глаз и крайне недружелюбно поинтересовался:

– Что привело тебя к Матери, Бездушный?

Я молча высыпал на ладонь десять желтков и протянул их Сыну Ночи.

– Милости Матери должно ждать снаружи… – не обратив внимания на мой жест, сообщил жрец.

– Это не пожертвование, а благодарность. За ЕЕ совет… – буркнул я, обошел потрясенного мужчину и аккуратно положил монеты на алтарь.

– С-с-совет? Тебе? Какой? – зашептало со всех сторон, но я, сделав то, что собирался, на мгновение закрыл глаза, прижал кулак к груди и, развернувшись на месте, вышел на улицу. Чтобы через минуту склонить голову, входя в низкие, но широченные врата храма Найтэ.

Здесь никто никого не пугал – в каменном зале, освещенном многочисленными светильниками, как и положено, не было ни одной тени[224], жрецы не прятали лица во мраке, а ходили по залу и отвечали на любые вопросы, а перед статуей богини правосудия, сжимающей в руке меч и весы, толпился народ.

Ломиться к Прозревающей Истину я не стал – прошел вдоль стены к одной из жертвенных ниш, вытащил из ножен кинжал, чиркнул лезвием по правой ладони и пролил по три капли крови на каждую из чаш Весов Справедливости. Потом глубоко вдохнул, возложил руку на молельный шар и закрыл глаза:

«Я, Кром по прозвищу Меченый, слуга Бога-Отступника, обращаюсь к тебе, Найтэ Прозревающая Истину…»

Шар едва заметно нагрелся, и я, почувствовав, что меня Слышат, мысленно открыл душу, предлагая Найтэ заглянуть в нее и увидеть все, что ей надо.

Не знаю, приняла ли она мое предложение или нет, но через пару минут, когда шар нагрелся чуть сильнее, я стиснул его пальцами и мысленно заговорил:

«Я – Бездушный, закончивший свой Путь и честно заслуживший Темное Посмертие. Через несколько дней, когда я доберусь до храма Двуликого и взойду на его алтарь, я отдам тебе себя и свою награду в обмен на Посмертие для своей жены…»

Шар едва заметно похолодел, и я, поняв, что Прозревающая Истину вот-вот отвлечется, мысленно взвыл:

«Да, Мэйнария ушла из жизни сама! Но не потому, что испугалась каких-то там испытаний, а чтобы сохранить верность мне, своему мужу! Скажи, неужели, окажись на ее месте, ты, жена Бога-Воина, поступила бы иначе?»

Шар дрогнул, чуть-чуть согрелся, и я, ощутив, что Найтэ заколебалась, горько усмехнулся:

«Меня и Мэйнарию столкнули Вы, Боги, – Двуликий, Бастарз, Эйдилия и, возможно, кто-то еще… Да, быть может, я и моя жена не всегда поступали так, как было нужно Вам, но все-таки мы прошли уготованный Вами Путь целиком. И ты, Прозревающая Истину, должна понимать, что часть ответственности за то, что Мэй не получила Посмертия, лежит на ТВОЕМ МУЖЕ!»

Холодная игла ударила в подреберье и воткнулась в сердце:

«Я – не Барс…»

«Да, ты – не Барс, зато справедлива и способна выводить души людей даже из чертогов Хэль! Выведи Мэй! Ей не место в первозданном мраке!!!»

Шар остыл. Окончательно и бесповоротно. И я, почувствовав это, повернулся к ее статуе и рявкнул на весь храм:

– Посмертие за Посмертие – что может быть справедливее?!

В зале ощутимо похолодало, а через мгновение ко мне повернулись все, кто в нем находился.

– Бездушный… Слуга Двуликого… Нелюдь… – шепотки удивленных моим присутствием людей становились все громче и громче, а потом их вдруг оборвало. И в наступившей тишине прозвучал тихий, но исполненный внутренней силой голос одного из жрецов:

– Боги не торгуются. Уходи…

Четвертый день четвертой десятины третьего травника

…Переход из стойки Расколотого Камня в стойку Вздыбленного Коня не получился и с третьего раза – как и в предыдущих двух, левое колено не выдержало нагрузки.

«Возраст…» – мрачно подумал Арл, в сердцах сплюнул себе под ноги и, припадая на ноющую ногу, побрел к центру площадки, чтобы вписаться в ее размеры во время исполнения танца Земли.

Добрел, выбросил из головы лишние мысли и, настроившись на бой, перетек в стойку Землемера, одновременно с уходом от направленного в горло копья захватывая и древко оружия, и локоть того, кто им бил.

Первые четыре поступи, отточенные годами тренировок, получились идеально. Да и начало пятой, в общем-то, тоже. А вот подшаг для броска через плечо вышел так себе: подвела нога. Правда, на этот раз правая.

«Что ж, если не получается танцевать, буду тренироваться стоя…» – мысленно решил жрец, направился к вкопанному в землю бревну, на котором адепты отрабатывали удары руками и ногами, и, услышав, что со стороны Вейнарского тракта послышался приближающийся перестук нескольких пар копыт, прошел мимо.

Добрался до двери, дождался первого удара молотка[225], неторопливо сдвинул в сторону засов и, толкнув створку от себя, с очень большим трудом заставил себя не отшатываться: лица у хейсара, стоящего за порогом, не оказалось. Да и не только лица: его голова и руки, совсем недавно опаленные чудовищным жаром, блестели на солнце тоненькой свежей кожицей. Кое-где потрескавшейся и сочащейся сукровицей.

– Доброго дня тебе, Арл… – пустым и каким-то бесцветным голосом поздоровался горец и вбил в землю невесть откуда взявшийся в его деснице Посох Тьмы. – Я прошел свой Путь и хочу получить обещанное…

– Кром, ты? – вглядываясь в обезображенное лицо воина, потрясенно спросил жрец.

Меченый кивнул:

– Я…

– А… – начал было Арл, взглядом показав воину на десяток всадников, замерших поодаль.

– Уедут… – буркнул Кром и, не дожидаясь приглашения, шагнул в дверной проем.

Пропустив его во двор, жрец захлопнул дверь, вернул на место засов и, стараясь не нагружать больное колено, поплелся следом за Меченым…

…Добравшись до комнаты для погружения в себя, Кром прислонил посох к стене и, устроившись в кресле, устало прикрыл воспаленные глаза.

– Может, сначала отдохнешь? – усевшись рядом с ним, негромко спросил жрец.

Кром отрицательно мотнул головой и обмяк. Так, как будто из него разом выдернули все кости.