Вся жизнь конспирация. История семьи нелегалов - Михаил Владимирович Фёдоров

В первую ночь в гостинице «Олимпия» долго не могли уснуть. За окном стемнело, шел дождь, ветер раскачивал на улице светильник, отчего его тусклый свет время от времени вспыхивал на мокром стекле, бросая отблески в глубину комнаты. Мысли уходили то в прошлое, то возвращались к недавнему настоящему. Вспоминались расставания со здешними друзьями, думалось о предстоящих встречах в Москве.

СЕП

Чем ближе подходило время возвращения на Родину, тем чаще я вспоминал свой дом и своих близких. Вот и сейчас, в эту бессонную ночь, я предался воспоминаниям о своей последней побывке в Москве. Центр тогда предоставил мне возможность съездить на несколько дней домой к отцу, которого я не видел более пяти лет. За эти годы от него окольными путями доходили скупые вести: жив, очень скучает и просит скорее возвращаться, а то не ровен час уйдет из жизни, не повидавшись с сыном… В своих редких письмах сестра Оля делилась трудностями воспитания дочери Люды, студентки медицинского института, писала, что скучают и ждут моего скорого возвращения.

В тот раз отца застал со смешанным чувством радости и тревоги. Он заметно осунулся, волосы поредели, стал шаркать ногами, глаза заметно потускнели, утратив прежний блеск, едва виднелись из-за густых светлых бровей. В его взгляде читался извечный вопрос: «Как, сынок, насовсем или опять туда?..» О моей работе он не спрашивал, видимо, понимал важность дела, лишь сокрушенно заметил: «У тебя дело государственное, важное, не моего ума…»

Мы долга вспоминали пережитое за эти годы. Говорили о прошлом, которое в человеческой памяти всегда лучше и радостнее, чем оно было когда-то в действительности. На следующий день посетили могилу мамы, скоропостижно ушедшей из жизни несколько лет тому назад. Там, стоя у ее могилы, я попросил прощения, что не смог выполнить сыновний долг и проводить ее в последний путь. В памяти возникли далекие годы детства и образ мамы, простой русской неграмотной крестьянки с доброй душой и отзывчивым сердцем. Уезжая, я обещал отцу скоро вернуться, просил не беспокоиться и беречь себя. Расставание было тягостным и грустным. Отец крепился, но, когда мы обнялись, я почувствовал, что у него задрожали плечи. Сестра время от времени прикладывала платок к глазам. Я утешал их, как мог, хотя и мне было тяжело. Мелькнула мысль: «Хотя бы продержался еще несколько лет до моего возвращения». Но судьба распорядилась иначе.

В один из мартовских дней 1965 года Жанна, расшифровывая только что принятую радиотелеграмму, неожиданно расплакалась. Я забеспокоился, сердце учащенно забилось, и с тревогой в голосе спросил: «Что-то случилось неладное?» Первая, полоснувшая острым ножом мысль: «Неужели что-нибудь произошло с отцом?» И действительно, в телеграмме сообщалось прискорбное известие о кончине отца, и я вновь, как и тогда с мамой, не смог бросить прощальную горсть земли в его могилу. Перед глазами стоял образ отца, человека тяжелой, рабочей судьбы, строгого и чрезвычайно честного. Он любил справедливость и ненавидел ложь. Меня в мальчишеские годы приучал к правде и нередко наказывал, иногда даже ремнем, когда я не признавался в совершенном проступке или выкручивался.

Однажды, по навету соседки, он строго наказал меня, но позднее, узнав о моей непричастности к случившемуся, повинился передо мной, подростком, в своей неправоте. Для меня он всегда был примером прямолинейного, чуткого, человека дела и слова. Он никогда не употреблял алкоголя и табака. В семье были порядок и взаимопонимание, а авторитет отца был непререкаем.

Рассуждения о превратностях судьбы впервые навели меня на мысль: «Что произойдет с разведчиком-нелегалом, живущим под чужим именем и национальностью, в случае его внезапной смерти вдали от Родины? Как его тело доставят домой?» Вопрос не праздный, но точного ответа у меня нет, однако убежден, что и в этом случае служба не останется безучастной.

Здесь у меня в памяти всплыло происшествие, которое могло кончиться для нас печально, но, к счастью, мы отделались только испугом и досадой. Произошло это во время одной поездки на автомобиле в Италию. Следуя по дороге, ведущей вдоль Фирвальдштетского озера в Швейцарии, в один момент я решил на ходу закурить. Прикуривая сигарету, я несколько ослабил внимание. Впереди внезапно вырос крутой поворот. Желая уменьшить скорость, я резко нажал на тормоз, и в этот момент машину занесло вправо. Она с грохотом ударилась бампером о столбик заграждения и, на счастье, остановилась. Когда мы вышли из машины и посмотрели вниз со скалы, которая отвесно уходила в озеро, прозрачная темно-голубоватая поверхность которого чуть колыхалась у гранитных берегов, нам стало не по себе от мысли, что, если бы машина упала в воду, смерть была бы неминуемой. И вряд ли бы Центр что-либо узнал о нашем внезапном загадочном исчезновении. Урок нам был преподан хороший: в швейцарских горах во время езды за рулем машины никогда не кури и не отвлекайся!

Разведчику-нелегалу, возвращающемуся на Родину, наибольшее душевное волнение доставляет расставание со своими помощниками-иностранцами, агентами, доверенными лицами, которые долгие годы делили с нами радость успехов и горечь неудач. Ничто так не сближает людей, как совместно пережитая опасность, высокая цель служения и осознание исполненного долга. Задача моя вроде бы простая: законсервировать источники информации, обговорить с каждым условия восстановления контакта в будущем, когда кто-то, я не знаю кто, пойдет по моим следам и ключевыми словами вновь оживит цепочку, от которой незримыми каналами потечет в Москву важная информация. Но не просто сказать боевому другу: «прости-прощай», я, мол, ухожу, а ты остаешься на передовой и понимай это правильно. Нет, здесь нужны особенные, идущие из глубин души и сердца слова, вызывающие ответный порыв.

Трогательным прощание было с Лимбом, связавшим свою судьбу с нелегальной разведкой на долгие годы. Пригласил его на ужин в знакомый ресторан, который находился в тихом, уютном аристократическом районе столицы. Встретились вечером, выбрали укромный столик — по-соседству никто не сидел, лишь в противоположном конце зала мужская компания играла в карты.

Лимб шутил, живо рассказывал о своих делах и заботах, делился новостями. Он вообще был приятным и эрудированным собеседником. Я поддерживал дружеский тон беседы, старался вести себя непринужденно, хотя меня волновал и тяготил предстоящий разговор. После ужина предложил прогуляться.

— Дорогой друг! Как мне ни тяжело, но должен сказать, что наша с тобой сегодняшняя встреча — последняя, — начал я как можно мягче. — Но это не значит, что наша служба совсем расстается с тобой.

— Да-да, понимаю, — тихо промолвил Лимб, выжидающе устремив на меня взгляд. — Я как-то сразу почувствовал, что