Ацтеки, майя, инки. Великие царства древней Америки - Виктор В. фон Хаген

Рис. 68. Церемония совершеннолетия (девочки – в 12 лет, мальчики – в 14). Четыре чака держат веревку, чтобы оградить детей от зла, в то время как жрец проводит их очищение

Наследование шло по отцовской линии; сыновья наследовали и делили то, что накопил отец, мать выступала в роли опекуна, а когда не было матери, то опекуном был брат умершего отца. Когда мальчики достигали совершеннолетия, они получали свое наследство в присутствии городских чиновников, что иллюстрирует первобытную систему «законность через гласность».

Когда наступал возраст половой зрелости (у девочек это было в 12 лет, а у мальчиков в 14), проходила церемония посвящения. Этот обычай, эм ку, видел Диего де Ланда, который описывает его подробно, – только его незапятнанное простодушие заставило его думать, что это был обряд крещения. Родители, у которых были дети, достигшие половой зрелости, объединялись вместе, чтобы поделить расходы, точно так, как в настоящее время амбициозные матери вводят своих дочерей в общество, используя котильон. В благоприятный день избирали старых «уважаемых людей» (чаки), которые помогали жрецу (чилан) вести церемонию. От родителей и официальных лиц перед церемонией требовалось половое воздержание и соблюдение поста.

Двор перед местным храмом чисто подметали и устилали листьями. В четырех углах садились чаки, держа в руках веревку. В образованном веревкой квадрате находились дети.

Чилан очищал детей при помощи табачного дыма и дыма копала, их просили «исповедаться в своих грехах». Такова интерпретация этого обряда у Диего де Ланды, а так как нет больше никого, кто мог бы опровергнуть его слова, то она должна оставаться такой, как есть. Если кто-либо из присутствовавших признавался в «совершении непристойного акта», то его или ее выводили из круга. Для первобытных людей покаяние было обязательным. Если кто-то был нечист и не признался в этом, то это могло накликать беду на общину. Но признание лишало зло его силы. Так что, прежде чем первобытный человек предпринимал что-либо рискованное, он исповедовался и не допускал осквернения для всей общины.

Вода обладает огромной очистительной силой не только у первобытных людей, но и в наших собственных «цивилизованных» религиях. В конце долгой церемонии, после того как детям было сделано предостережение, а чак прочитал на память древние наставления о почитании родителей, уважении к обществу и так далее, жрецы надевали свои наряды и головные уборы из перьев и окропляли каждого ребенка «девственной водой», как пишет Ланда, «с точно такой же торжественностью, с какой папа коронует императора».

После этого мальчики снимали белую бусину, которая прикреплялась к их выбритым макушкам с рождения. Матери вставали на колени и «убирали из промежности своих дочерей… небольшие раковины, которые все они носили как символ своей непорочности». Как утверждал Ланда, «для любого мужчины было бесчестным снять эту раковину до церемонии». У греков было так же: мужчине грозила смерть, если он снимал аг^gis, тунику целомудрия из козлиной шкуры, которую носили ливийские девушки, по крайней мере, без согласия ее владелицы (отсюда маска Горгоны, прикрепляемая для профилактики над поясом целомудрия). После того как раковина была снята, девушкам позволялось «выходить замуж, когда бы этого ни пожелали их отцы». В настоящее время мать, вводящая свою дочь в общество, совершает изящный ритуал прошлых времен: она метафорически встает на колени, как это делали матери майя, и снимает небольшую раковину. Однако люди везде совершают действия, которые можно объяснить, только сделав предположение, что они когда-то имели другое намерение.

Молодые люди питали большое уважение к людям старшего возраста. Мальчики слушали своих отцов, работали вместе с ними. Это были настоящие товарищеские отношения. Отцы помогали им выбирать себе невест и давали своим женатым сыновьям советы. В раннем возрасте мальчик следовал за своим отцом на кукурузное поле мильпа.. Обучение происходило посредством подражания, механического запоминания; за знанием шло наблюдение. Мальчик охотился и узнавал природу. Ему сказали, и он верил, что у каждого предмета есть своя душа. Свои молитвы он адресовал полным жизни богам земли. Охотясь, юный майя научился шептать молитву, прежде чем убить дичь: «У меня нужда». И когда он убивал животное, он делал из него амулет, чтобы другие животные в будущем позволяли ему себя убивать, чтобы восполнить его нужду. Вместо того чтобы съесть свою добычу, майя отдавал ее другим, которые потом возвращали ему ее часть. Все это делалось для того, чтобы животное не чувствовало, что ему не оказывают достаточного уважения. Насколько широко был распространен этот свод правил, можно увидеть в австрийском Тироле. Там охотник тоже не съедает убитое им животное, а берет только рога и голову и, символически, филейную часть. Из шерсти делают кисточку, которую охотник носит на своей тирольской шляпе. Голову с рогами устанавливают на подставку и хранят как трофей, который, можно сказать, имеет то же самое значение, что и амулет первобытного человека.

Мораль майя была моралью коллектива, и сотрудничество отдельного человека со всеми членами общины считалось «добродетелью». Обычай требовал, чтобы майя проявляли гостеприимство и предлагали гостям пищу и напитки. Из обычаев мальчик узнавал, что, когда он приходит в гости, он всегда должен принести подарок. Он должен быть скромным и по нескольку раз повторять титул человека, особенно если он обращался к господину. Другой обычай предписывал, чтобы, слушая кого-либо, он негромко издавал утвердительные горловые звуки, словно произнося: «и в самом деле», «да что вы говорите», «рассказывайте дальше».

Так как все в мире майя было живым, чувствующим и обладало душой, предмет, сделанный человеком, забирал себе частицу души своего создателя. Кража была отклонением от нормы (если только не объявляли войну между племенами, в которой, как и в нашем мире, все разрешено). Писцы утверждали: «Пока не пришли испанцы, не было грабежей или насилия. Вторжение испанцев положило начало выплате дани, церковным сборам, раздорам». На самом деле майя выжимали дань с побежденных, и у них существовало рабство. И тем не менее, перед лицом новой угрозы извне, это было забыто. Это напоминает одно справедливое изречение Ницше: «Я сделал это», – сказала моя память; «я не мог сделать этого», – сказал мой разум, оставаясь неумолимым. В конце концов память сдается».

Свод моральных устоев был таким же древним, как и сами майя. Взаимодействие в общине, уважение к семье и личная дисциплина составляли то, что Эрик Томпсон считал живой формой дельфийского лозунга «Ничего лишнего». Этот идеализированный портрет майя не согласуется с жестокостью и отсутствием запретов, что демонстрируют фрески Бонампака. Майя не более чем другие народы были свободны от вспышек свирепости. Очень сомнительно, чтобы майя были более сдержанными, чем древние греки, которые написали такой лозунг и придумали «средство». Этот лозунг, как утверждает современный автор, «подразумевал не отсутствие напряжения и недостаток страсти, но правильное напряжение».