Боярские дворы - Нина Молева

Для более поздних лет собрание в полтора десятка портретов не представляло ничего особенного. Но на рубеже XVII–XVIII веков портреты еще не имели сколько-нибудь широкого распространения в России. Живописцев, умевших их писать, очень немного, как невелика была и потребность в подобного рода изображениях. Интерес же к ним Петра носил и вовсе познавательный характер. Петра увлекала самая возможность создания подобия живого человеческого лица, и для этой цели живопись, скульптура, тем более снятая непосредственно с лица маска представлялись ему одинаково достигающими цели. В одном из своих писем в 1701 году дьяку Андрею Виниусу о только что умершем соратнике своем Плещееве он писал: «Сказывал мне князь Борис Алексеевич [Голицын], что персона Федора Федоровича не потрафлена. Прошу вас изволте с лица ево зделать фигуру из воску или из чего знаешь, как ты мне сказывал, о чем паки прошу дабы исправлено было немедленно».

Заказ на каждый новый портрет был своего рода событием. И потому обращал на себя внимание странный подбор лиц, изображенных на преображенских холстах.

Десять имен (не считать же турецкого султана с супругой!), десять очень разных, но и чем-то связанных между собой человеческих судеб. Среди лиц, изображенных на портретах, нет видных государственных деятелей, тех ближайших соратников Петра, к которым мы привыкли, которые действительно пользовались большой известностью. Почему Петр пожелал видеть в своем дворце именно эти «персоны», и притом в самой парадной и посещаемой зале? Если бы даже кто-нибудь из написанных заказал портрет по собственной инициативе, вопреки воле Петра, он не смог бы его поместить в Преображенском. Выбор должен был принадлежать самому Петру, а в этом выборе молодой царь, несомненно, руководствовался определенным принципом, вопрос только в том — каким. Видно, для того чтобы разгадать «Нептуна», придется идти по пути исключения, пока кольцо не сомкнется — если удастся! — вокруг одного имени.

…Имя Ивана Ивановича Бутурлина принадлежит первым, самым ранним страницам Преображенской летописи. Он всегдашний участник петровских игр, один из командиров потешных. В только что сформированном Преображенском полку Бутурлин получает чин премьер-майора. Детские шутки оправдываются делом. Молодой офицер прекрасно проявляет себя в первых же боях. В 1700 году он приводит в Нарву для сражения со шведами Преображенский, Семеновский и еще четыре пехотных полка, при которых в чине младшего офицера находился и сам Петр. Но здесь удача изменяет ему.

Нарушение шведским королем Карлом XII своих гарантий стоило Бутурлину и целой группе русских командиров десяти лет шведского плена. Это вместе с ним разделяет неволю имеретинский царевич, Александр Арчилович. Попытки бегства не удаются. Только в 1710 году Бутурлин возвращается в Россию. И снова военная служба, сражения с теми же шведами, участие в разгроме их флота при Гангуте, занятия кораблестроением. Преображенский портрет мог быть написан только до шведского плена и, значит, до 1700 года. Для роли Нептуна, как и для всего облика мужчины с портрета Третьяковской галереи, Бутурлин тогда еще был слишком молод.

Иное дело Ф. Ю. Ромодановский. Он управлял Преображенским приказом, командовал всеми регулярными и потешными войсками после того, как власть от правительницы царевны Софьи перешла к Петру. А когда в 1697 году Петр отправился с Великим посольством в поездку, затянувшуюся без малого на два года, то доверил ему руководство государством, присвоив придуманный титул «князя-кесаря». По поручению Петра I вел Ромодановский расследование вспыхнувшего в отсутствие царя Стрелецкого бунта и наблюдал за находившейся в заключении Софьей. Петр и в дальнейшем сохранил за Ромодановским всю внешнюю, представительную сторону царской власти, которой сам всегда тяготился, продолжал величать его и письменно, и в личном обращении царским титулом, строго требуя того же и ото всех остальных.

Мог ли Ромодановский оказаться «Нептуном»? Опять-таки нет. Судя по современным описаниям празднеств, в них всегда принимал участие «князь-кесарь», занимавший наиболее заметное и почетное место. С какой же стати было писать его портрет в маскарадном костюме, которого он никогда не носил? Но это соображение, так сказать, теоретическое. Существуют и более конкретные доказательства.

Изображали «князя-кесаря» достаточно часто, еще до получения им этого титула: в старорусском кафтане поверх легкого, шелкового платья, с длинными, заложенными за уши волосами и такими же длинными, по польской моде, усами (именно такой портрет висел в Преображенском), и в качестве титулованной особы: в горностаевой мантии и латах, как того требовала в отношении царственных особ западноевропейская традиция. Ни на одном из сохранившихся портретов Ромодановский не имеет ничего общего с «Нептуном» — разный тип лица, разные люди.

Дело далекого прошлого, но нельзя не припомнить, что в преображенские годы существовала между Бутурлиным и Ромодановским своя особая связь. Оба они возглавляли каждый свою часть сражавшихся между собой на показательных учениях войск. Отсюда первый получил от Петра шутливый титул «царя Ивана Семеновского», второй — «царя Федора Плешбургского», по названию московских местностей, где располагались и откуда выступали их части. Наиболее известными маневрами, которые позволили окончательно убедиться в абсолютном превосходстве обученных новыми методами потешных над стрельцами, было так называемое «сражение под Кожуховом». Схватка оказалась серьезной: пятьдесят раненых, двадцать с лишним убитых, зато ожидания молодых военачальников оправдались. «Шутили под Кожуховом, теперь под Азов играть едем», — писал спустя год Петр, открыто признавая, что «Кожуховское дело» не было простым развлечением. Не эта ли связь с первыми серьезными выступлениями потешных послужила причиной написания оказавшихся в зале портретов Ново-Преображенского дворца?

…Письмо было неожиданным и необычным. Оно легло на мой стол, большое, квадратное, расцвеченное множеством марок и штампов «Просьба не сгибать» на нескольких языках — Париж, улица Клода Лоррена. Из разрезанного конверта выпали две фотографии. Известный собиратель и знаток русского искусства во Франции С. Белиц писал, что, прочтя последнюю мою работу по живописи XVIII века, хотел бы помочь французскими материалами, но, к сожалению, располагает пока сведениями о единственном портрете интересующей меня эпохи. С фотографии смотрело моложавое мужское лицо с усами и бородой. Легкий поворот к невидимому собеседнику, умные живые глаза, готовые сложиться в усмешку губы. Никаких мелочей — простой, опушенный мехом кафтан, сжимающая книгу рука. И внизу на белой ленте надпись: «Никита Моисеевич Зотов Наставник Петра Великого».

Самый текст (Петр получил от Сената титул Великого в 1721 году, много позже смерти Зотова), как и характер написания букв, свидетельствовал о том, что надпись позднейшая, хотя и относящаяся к XVIII веку. А вот портрет…

Второй снимок представлял оборот холста. Широкий грубый подрамник, крупнозернистое, как говорят специалисты, редкое полотно, след небрежно заделанного прорыва. С. Белиц называл и размеры, очень маленькие, — двадцать два на девятнадцать сантиметров. Конечно, делать окончательные выводы на основании одних фотографий всегда слишком опасно. Но все-таки, скорее всего, в Париже было повторение преображенского портрета, того самого, о котором говорила опись.