Туполев - Николай Бодрихин

Вскоре, в конце июля 1941 года, было принято решение эвакуировать среди других предприятий Народного комиссариата авиационной промышленности и коллектив туполевского ЦКБ-29. Личный состав ЦКБ, около 80 человек, был эвакуирован в Омск. Часть сотрудников ехали в эвакуацию будучи свободными людьми, часть — как бы отбывала по этапу. В Омск в начале августа 1941 года вместе с семьей выехал и А. Н. Туполев.

Это был тяжелейший этап Великой Отечественной войны: к концу 1941 года было демонтировано (эвакуировано, а значительной частью уничтожено) 85 процентов производственных мощностей Наркомата авиационной промышленности. К декабрю 1941 года ежемесячное производство боевых самолетов в стране упало более чем втрое — 616 самолетов, против 2046 в сентябре 1941-го. Затем начался поначалу медленный, но уверенный подъем производства.

Здесь, в Омске, в условиях еще неотлаженного производства, при отсутствии отработанных связей, организационный талант Туполева проявился особенно ярко.

«Не хватает подъемных кранов. Туполев углядел в окно, что в порту на Иртыше они бездействуют, — вспоминает Л. Л. Кербер. — Он направляется к речникам и убеждает их руководителей: „Навигация заканчивается, зимой краны вам не нужны, передайте их временно нам на стройку“, — и их дают!

Нет котлов для отопления цехов. Андрей Николаевич едет на паровозоремонтный завод уговаривать железнодорожников: „Переуступите нам на зиму два негодных паровоза, мы их используем“, — и два паровозных котла тракторы подтягивают к строящимся корпусам цехов…

Предложения, проекты и планы сыпались из него, как искры из магнето».

В октябре, в необычном пестром поезде, среди вагонов которого были и синие вагоны московского метро, из Подмосковья прибыл коллектив КБ А. А. Архангельского. Туполев вновь обрел старого друга и надежного помощника.

В середине января 1942 года, после того как пришли долгожданные вести об освобождении Калинина-Твери, о разгроме немецкой армии под Москвой и переходе советских войск в контрнаступление, когда многим казалось, что война вот-вот закончится, из Казани пришла трагичная телеграмма: «При совершении перелета погиб В. М. Петляков…»

«Приехал один из тех, с кем мы начинали еще у Николая Егоровича (имея в виду А. А. Архангельского. — Н. Б.), а вот другой уж не приедет никогда», — как-то печально обмолвился в кругу помощников Андрей Николаевич…

«Главному конструктору приходилось заниматься и семейными хозяйственными проблемами, — пишет тот же Л. Л. Кербер. — Помню, как-то мы шли с работы и увидели его „эмку“. За рулем „сам“, рядом — сын. За автомобилем на прицепленных салазках везли дрова — получили по ордеру в гортопе».

Впоследствии летчик-испытатель Герой Советского Союза И. К. Ведерников, бывший тогда курсантом Омской военной школы летчиков, впервые увидел Туполева именно в Омске (кто-то указал ему на известного авиаконструктора) на аэродроме, в 1942 году, шедшего в сопровождении двух солдат. Можно предположить, что во время войны к Туполеву была приставлена охрана. Позднее, уже с 1944 года, личной охраны у Андрея Николаевича никогда не было. Она ему не полагалась по штату.

В Омске близко познакомились и сошлись семьи Туполева и первого Героя Советского Союза А. В. Ляпидевского. Конструктор и летчик были знакомы еще с 1934 года, когда Ляпидевский на АНТ-4 вывез из лагеря челюскинцев всех женщин и двух детей. Сюда же Анатолий Васильевич был назначен «особым Уполномоченным Наркомата авиационной промышленности по организации и пуску заводов в гор. Омск» и до сентября 1942 года, когда добился отправки на фронт, был директором омского завода № 156.

Некоторые авторы даже указывают, что до получения квартиры Туполев в течение двух недель жил в Омске на квартире А. В. Ляпидевского. Жен этих известных в стране людей сблизили как общие хлопоты и непростые бытовые условия на новом месте, так и глубокий интерес к русской литературе и музыкальной культуре.

Сюда, в Омск, был эвакуирован и театр Вахтангова. Архангельский, водивший дружбу со многими актерами, не раз доставал билеты и приглашал чету Туполевых в театр.

В Омске А. Н. Туполев с сыном и зятем несколько раз ходили на охоту. Андрей Николаевич, несмотря на азартность натуры, не был страстным охотником. Однако ему очень нравился процесс подготовки к охоте — заготовка патронов, всяческая подгонка охотничьего снаряжения.

Охотились обычно по перу — на утку и вальдшнепа. Андрей Николаевич стоял на тяге, довольно метко стрелял, обычно убивая за охоту не более одной-двух птиц. «Складывалось впечатление, что он их жалел», — вспоминал позднее В. М. Вуль. 1941–1942 годы были в Сибири отнюдь не сытыми годами, даже для Туполева, и дичь всеми домашними воспринималась с радостью.

Особенно он любил вечерние охотничьи привалы у костра, то время, когда усталые и голодные люди уютно устраиваются друг возле друга, предвкушая специально приготовленный перекус и три-четыре, а то и пять шкаликов «горькой»… Андрей Николаевич, человек очень ответственный, озабоченный десятками технических, хозяйственных и кадровых дел, наверное, ценил в эти короткие часы относительную праздность грядущего дня, некое предвкушение отдыха, когда не надо напряженно обдумывать и принимать решения, расписывать дела, против своей воли выступать в роли вершителя судеб. В эти минуты он любил вспоминать эпизоды своего детства, юности, если компания была близкой, охотно делился рассказом.

«Вот в Устино был случай, еще при царе: оставили в сенцах бочонок бражки, а ночью пришли парой хозяева — волки. Стали они на дверь прыгать — чуют — за дверью скотина. Прыгали они, прыгали и… бочонок перевернули, бражка вылилась… стали они ее лакать — голод-то — не тетка. Налакались и захмелели. Мужик вышел из избы на шум и со смеху покатился — один волк волчком крутится, норовит себя за хвост ухватить, другой не то прыгает, не то кувыркается… Сквозь смех схватил он вилы — заколоть — рука не поднялась, огрел одного и другого по хребту, те боком, боком, кое-как да к лесу… Так-то…»

Как нормально воспитанный, «не имеющий комплексов» человек, Андрей Николаевич любил животных. Не раз он вспоминал, что у отца в Пустомазове была лошадь и две, а то и три коровы, несколько поросят. Вспоминал скотину по именам, их привычки, хитрости, капризы… Вспоминал, как в одиночку косил для них траву, как скирдовал сено, как возил его… В. М. Вуль рассказывал, что застал в туполевской семье большого пушистого сибирского кота, оправдывавшего свою кличку — Пушок. Во время обеда этот кот, имевший свой стул и боданием изгонявший пытавшегося устроиться на нем незадачливого гостя, безошибочно чувствуя, кто в доме хозяин, садился рядом с Андреем Николаевичем и ждал, когда тот незаметно сдвинет к краю тарелки предназначенное для Пушка угощение. Кот был опытен, а оттого терпелив. Он понимал, что это лишь первая часть представления. Вторая состояла в том, что надо было дождаться, когда выйдет из-за стола хозяйка — Юлия Николаевна, не позволявшая коту хозяйничать на столе. Юлия Николаевна, конечно, давно заметила кошачьи ухищрения и смотрела на них сквозь пальцы, но иногда она оставалась за столом и, обращаясь к коту, говорила: