Черная башня - Луи Байяр

— Шарль!

Руки и ноги у меня связаны. Единственный доступный мне инструмент воздействия — голос.

— Шарль, ты меня слышишь?

Ответ я скорее ощущаю: дыхание, вырывающееся изо рта.

— Посмотри на меня. Смотри мне прямо в глаза, можешь?

Веки поднимаются, зрачки в глазницах пляшут.

— Мы едем на прогулку, — говорю я. — Будет очень весело.

— Нет, — бормочет он. — Дождь…

Дождь и в самом деле льет изо всех сил, заставляет сомкнуться его измученные веки, струями стекает с подбородка.

— Не обращай внимания, — продолжаю я. — Постарайся забыть обо всем. И смотри мне в глаза. Шарль, сделай это для меня.

Проходит несколько секунд, прежде чем ему удается сфокусировать взгляд.

— Отлично. Молодец. Вот так и смотри. Это все, что тебе надо делать.

Повозка едет дальше, мимо рядов магазинов, мимо стен лиц. Смех, издевки, ноги в башмаках или сапогах месят грязь, мальчишки облепили вывески магазинов — ничего этого мы не замечаем. Между нами сейчас необыкновенная, пугающая близость, как у солдат в осажденном бастионе.

Наконец к его лицу возвращается немного краски. Дыхание делается более равномерным. В глазах появляется свет.

И тут повозка останавливается.

— Сохраняй мужество. — С этими словами отец Монте подносит распятие вплотную к моему лицу.

Наверное, думает, что я поцелую крест, но я смотрю на другое: Шарля волокут по приставной лестнице. На эшафот: железо, дерево, веревки. И над всем нависает знакомый стальной треугольник. Старая Брюзга. Умножительница вдов.

— Все только смазано, любо-дорого глядеть, — успокаивает нас Сансон.

Я окидываю взглядом гигантский циферблат на фасаде Ратуши. Без двух четыре, и места расхватаны, все до единого. Столики и стулья сданы внаем. Беспризорники, облепившие каминные трубы и оконные решетки, выкрикивают с высоты оскорбления прохожим. Непосредственно под эшафотом устроились двое мужчин с чашами в руках — собирать кровь.

«Вот для чего я спасал Шарля».

По ступенькам вверх его тащат, но, оказавшись на эшафоте, он самостоятельно проходит несколько шагов — с безмятежностью, при данных обстоятельствах поразительной. Зрители разражаются возгласами одобрения.

— Молодец! Даже не дрогнул!

— Силен, черт его дери!

Какая-то женщина, молодая и красивая, посылает Шарлю воздушные поцелуи. Ее лицо искажено рыданиями. «Она напишет о нем роман, — думаю я. — Причем плохой».

— Возьмите сперва меня! — кричу я Сансону. — Я хочу пойти первым!

— Закон есть закон.

Двое жандармов укладывают Шарля на брус, лицом вниз. Толпа испускает низкий гул, который нарастает, делается все более громким и высоким, причем увеличение громкости совпадает со стадиями ритуала: правая нога привязана, левая нога привязана. Ммммм… Ммммммммммммм…

— Я хочу сделать заявление! — кричу я. — Хочу признаться. Прошу вас! Я желаю признаться во всем!

— Тогда дайте мне закончить здесь! — отзывается Сансон, в голосе которого начинает звучать раздражение. — Как освобожусь, сразу займусь вами, месье.

Завязаны последние узлы. Брус вталкивают в центр эшафота, Шарль оказывается под самым ножом. Все, что осталось сделать Сансону, это потянуть за шнур.

— Его помиловали! — кричу я. — Скоро об этом станет известно! Его помиловал сам король!

— Такого я еще не слышал, — качает головой Сансон.

— Помиловали его, говорю я вам!

Я добиваюсь лишь одного — раззадориваю толпу. Не прошло и двадцати секунд, как слово начинает эхом откликаться со всех концов площади.

— Помиловали! Помиловали! Помиловали!

А ведь это им нужно меньше всего. И то сказать: ничто не огорчило бы их больше, чем отмена смертного приговора в последнюю минуту.

К тому же она кажется невероятной. Шарль лежит неподвижно. Сансон, весьма целеустремленно, совершает последние шаги по направлению к гильотине, готовясь взяться за шнур. Все пропало.

И вдруг гул толпы прорезает крик, похожий на пронзительный вороний грай. Он так отличается от фона, что создает вокруг себя тишину.

— Прекратите!

Я смотрю на людской океан внизу. Откуда ни возьмись, в нем появляется воронка. Два королевских стражника пробивают дорогу в толпе рукоятями клинков, а по освободившемуся проходу следует — маленькое воплощение мести — герцогиня Ангулемская.

— Немедленно прекратите! — кричит она. — Эти люди невиновны!

В этот момент, готов поклясться, нет на всей Гревской площади человека более испуганного, чем она. Со всех сторон ее окружает толпа — источник ее кошмаров. И представители этой толпы не выказывают ей ни капли уважения.

— А пошла она!

— Мы ей удовольствие не портили, так чего ей надо?

— Отправить ее обратно во дворец, и вся недолга!

Она неустрашимо движется прямиком к эшафоту, не переставая кричать:

— Они невиновны, говорю же!

Толпа отзывается недовольным ропотом. Сансон у подножия эшафота, нахмурившись, держит совет с одним из помощников.

— Надо начинать…

— И так задержались…

— От дождя аппарат заржавеет…

Но этот обмен репликами прерывается одной фразой, прозвучавшей гораздо более громко:

— Вы слышали, что сказала моя невестка, месье Сансон!

На парапете Дворца Правосудия возвышается фигура, исполненная непередаваемого достоинства. В лентах и медалях. В одежде со всеми королевскими регалиями.

Один только его вид исторгает из толпы совершенно новый звук. Герцогиню Ангулемскую видели не все, а вот его знает каждый.

И тут, к вящему удивлению окружающих, меня разбирает смех. Потому что, предоставь мне судьба возможность выбирать личного спасителя, я никогда бы не подумал о графе д'Артуа.

— Эти люди могут идти! — Его голос гремит, пока он зачитывает длинный документ. — По приказу короля!

Тянутся мгновения неопределенности: по лицу Сансона видно, как он взвешивает на внутренних весах требования каждого из двух его господ: толпы и монарха. Не менее полуминуты уходит у него на то, чтобы решить вопрос в пользу последнего.

— Развяжите их, ребята, — сдается он.

И когда с моих рук падает последняя перерезанная веревка, он отвешивает мне самый любезный поклон.

— Надеюсь, вы не станете держать на меня зла, месье.

К тому времени, как граф приближается к нам на расстояние, достаточное, чтобы можно было различить черты, дождь уже преображает его лицо в лицо старого знакомца — Эжена Франсуа Видока. Герцогиня, промокшая до нитки, тяжело дыша, хватает меня за оборванный край рубахи и кричит: