Мы будем на этой войне. Не родная кровь - Сергей Лобанов

Из журналистов поехали только мужчины: женщин на такие задания не брали – командующий запретил.

Солдаты были разного возраста. Густая гребёнка мобилизации цепляла и молодых, и не очень. Поэтому пишущая братия – мужики возрастом далеко за тридцать, отличалась от военных лишь своей гражданской одеждой. Это, вкупе с камерами и прочей походной аппаратурой, служило хоть какой-то защитой при встрече с противником. Обычно журналистов не трогали и всё же гибли они часто: кровавая жатка войны не ведала разбора.

Хмурые и молчаливые бойцы внимательными глазами прокачивали окрестности, держа наготове автоматы и пулемёты: колонну запросто могли обстрелять из какого-нибудь лесочка или из-за любого бугра, заросшего сорной травой и кустарником. Существовала и другая опасность – обстрел артиллерией или реактивными установками. Такое тоже случалось, что наглядно подтверждала стащенная на обочины или валяющаяся в кюветах сгоревшая и покорёженная техника.

Из-за нередких артобстрелов дорога превратилась в сплошные колдобины, да и колёса и траки многочисленных машин сделали своё дело. Техника переваливалась по ямам, рыча сильными двигателями, извергая сизый и едкий чад выхлопных газов, поднимая колёсами густую пыль.

Навстречу время от времени попадались короткие колонны – по пять-шесть санитарных машин с большими красными крестами на тентах и крышах кабин. Они везли раненых.

Но все знали, раненых гораздо больше. В тыл везут самых тяжёлых – безногих, безруких и тех, кого оперировать в полевых условиях нельзя. Хорошо, если довезут. Многие в дороге помрут.

Остальных «штопали» на месте где-нибудь в подвалах домов, приспособленных под походные госпитали, и снова отправляли на убой. Драка шла насмерть, бесценная для каждого жизнь утратила ценность для главарей, затеявших эту войну и сообща вращающих рукоятку чудовищной по размерам и прожорливости мясорубки.

Оттого солдаты были хмурыми и молчаливыми, оттого глаза их светились тревогой, а в позах застыла обречённость.

Уже за несколько километров от Красноярска стала отчётливее слышна канонада, а затянутое дымом пожарищ небо в той стороне было видно уже давно.

На въезде в город колонну остановили на блокпосту.

Савельев видел со своего места, как офицер, задержавший движение, разговаривает о чём-то со старшим колонны. Тем временем местные солдаты подошли за куревом к сидящим на броне бойцам. Те делились сигаретами, получая взамен информацию, насколько тут всё плохо.

Когда колонна тронулась снова, офицер стоял, провожая глазами проезжающую технику.

Неожиданно для себя Андрей Николаевич узнал его. Это был тот самый лейтенант, что однажды нахамил ему у другого блокпоста.

Офицер на Савельева не обратил внимания. Он был сосредоточен и суров. На давно небритом осунувшемся лице лежала печать усталости. Однако лейтенант, несмотря на измотанность, держался молодцом, а короткий автомат на правом плече висел как влитой, составляя единое целое с владельцем. Так носить оружие может только опытный боец.

«Кажется, будто тот неприятный разговор состоялся очень давно, – подумал Андрей Николаевич. – А на самом деле времени прошло не так уж и много. Но сколько всего успело случиться! И моя тогдашняя злость теперь выглядит такой смешной и нелепой. А ведь парень оказался прав: довели страну. Воровство безбожное… Целью жизни стало получение возможности наиболее близко подобраться к государственному бюджету для его разворовывания. Эта цель стала едва ли не прерогативой для многих активных людей, приобрела характер почти национальной идеи. Воровали от Кремля и до самых до окраин…

Лишённые возможности «пилить» бюджет, ставили перед собой другую цель – «мутить» схемы в поисках быстрых денег. Словно эпидемия охватила миллионы россиян что-то и как-то «мутивших», ничего не производящих, ушедших с головой в коммерцию. Все остальные, не способные или не желающие что-то «замутить», являлись либо счастливыми обладателями неплохой зарплаты либо перебивались от получки до аванса. Последние как-то незаметно угодили в категорию неуспешных людей. Нет, открыто их так не называли, зато исподволь вбивали в сознание обывателя необходимость быть успешным. Если ты не такой, значит ты нищеброд…

Однако я думаю об этом так, будто не отвечаю за случившееся. А разве отвечаю? Ведь я не отдаю приказы, я всего лишь исполнитель, обычный исполнитель чужой воли. Злой воли, поработившей мою страну и народ. Этой воле я служил верой и правдой всю свою сознательную жизнь, уверенный, что поступаю правильно. И вот он результат. Но ведь я не отдаю приказов! Я только исполнитель. Исполнитель чужой воли… Боже! Что она сделала с моим городом…»

Колонна не стала углубляться в лабиринты улиц лежащего в разрухе Красноярска, гудящего войной, задымлённого пожарами, насыщенного опасностью, дышащего смертью.

Машины рассредоточились по длинной улице и попрятались в полуобвалившихся зданиях. Все понимали, массированно вводить в бой бронетехнику в условиях уличных боёв губительно: сожгут все машины, как это уже бывало не раз. Поэтому командование не стремилось, как раньше стальными колоннами прочесать город, теперь технику использовали для огневой поддержки пехоты и подавления яростного сопротивления противника.

Старший колонны – офицер в звании подполковника пошёл на доклад в штаб бригады. Он взял с собой Савельева. Местный боец показывал дорогу.

Идти было недалеко, но путь осложнялся колоссальной разрухой, будто неведомый злой великан раздолбил город огромной кувалдой. Приходилось пробираться меж куч обвалившихся зданий, огибать хаос из бетонных плит с перекрученной арматурой, обходить воронки с торчащими лопнувшими проржавевшими трубами. Порой ямы наполняла мутная жижа с тяжёлым смрадом разлагающихся в ней тел.

Маленькие на фоне этой разрухи люди казались вовсе беззащитными. Они часто нагибались, пролезая под рухнувшими и повисшими на путанице проводов столбами. В иных местах пробирались коридорами, комнатами и через проломы в стенах домов, прячась от вездесущих снайперов.

Штаб расположился в цокольном этаже одного из торговых центров, в довоенное время ставших неким символом процветания. Надуманного, мнимого процветания страны, в которой никто ничего производить не хотел, потому что невыгодно. Гораздо проще подешевле купить и втюхать по более высокой цене заграничный ширпотреб другим. А те, в свою очередь, тоже чего-то перепродавали, двигаясь в никуда, а вернее, всем скопом летя кубарем по крутой наклонной, почти не осознавая этого. Вся держава неэффективного менеджмента и малоэффективных манагеров стремительно падала в зияющую чернотой пропасть гражданской бойни…

Ничего другого не могло ожидать страну, где верхи уже не ведали чувства меры от безнаказанного воровства, а низы больше не хотели оставаться в стороне и наблюдать, как воруют другие…

Командир бригады полковник Терехов, показался Савельеву человеком, созданным для войны. По мнению Андрея Николаевича, насмотревшегося на всяких военных, среди них существовала тоненькая прослойка людей, рождённых не просто носить форму, а именно воевать. Полковник таким и был. При первом же взгляде на него становилось ясно: военную форму он носит с рождения, а война его мама. Характером командир был под стать своей внешности – решительной и волевой.