Волшебник в мире - Кристофер Сташеф

Но зачем Ренунцио вывел его из темницы? Позади них шагали двое стражников, Майлз шел рядом с Ренунцио. Сил сопротивляться у него было немного, и с каждым шагом страх сковывал его все сильнее.

— Она рассказала нам и о тебе, само собой, — в десятый раз повторил Ренунцио. — Рассказала, что возглавляет мятежников некто Майлз, выставляющий себя инспектором. Искать нам пришлось довольно долго, как ты, конечно, понимаешь, ибо инспекторы наряжаются кем угодно. Мы схватили сотню бродяг, и представь себе, трое из них оказались самыми что ни на есть настоящими инспекторами, но в конце концов мы разыскали тебя. — Инквизитор ехидно улыбнулся. — Или ты собираешься морочить мне голову и утверждать, что ты не являешься вожаком этой вонючей своры изменников?

Майлз ответил, осторожно подбирая слова:

— Пожалуй, мне не стоит говорить тебе ни слова, Ренунцио, потому что ты не поверишь ничему, кроме того, что тебе хотелось бы услышать.

— О, ты мне все расскажешь, — утробно проурчал инквизитор-стервятник. — А насчет того, что я не поверю, — тут ты жестоко ошибаешься. Сейчас сам убедишься!

Он цепко схватил Майлза за руку костлявыми пальцами и втащил в дверь в самом конце коридора. Стражники вошли следом за ними.

Они попали в страшный сон.

Темница была мрачная и сырая. Мерзко пахло, полыхали оранжевым пламенем несколько очагов, где раскалялись щипцы, железные прутья и прочие инструменты пытки, о назначении которых Майлзу гадать вовсе не хотелось. На столе, в конце которого было прикреплено колесо, лежал человек. Руки его были крепко связаны за головой, он стонал от муки. На нем не было ничего, кроме куска ткани на бедрах.

Ренунцио подошел к мученику и, улыбнувшись, произнес:

— Немножко больно выходит, когда вот так пролежишь всю ночь, правда? Но я обещаю тебе: боль станет еще сильнее, дружок, если ты не скажешь нам того, о чем мы хотим узнать.

Глаза несчастного скосились в сторону очага. Он простонал:

— Скажу все, что вы хотите!

— Ага, стало быть, ты стал покладистее! И все-таки давай удостоверимся в том, что ты будешь говорить правду. Палач, приготовь пыточные тиски!

— Я во всем сознаюсь! Сознаюсь! — вскричал несчастный.

— Сознаешься в том, что ты устроил засаду на Защитника и пытался ударить его мечом?

— Да, да! Я не так глуп, чтобы отрицать это!

— Еще бы ты отрицал, когда это видела целая дюжина стражников, которые потом забили тебя до бесчувствия и приволокли сюда! Но я уж точно не так глуп, чтобы поверить, что ты сам, один-одинешенек прокрался в те кусты, что ты сам выковал себе меч. Кто тебе помогал?

— Никто! — вскричал убийца-неудачник. Ренунцио щелкнул пальцами. Палач повернул рукоятку тисков, мученик взвыл от боли. Ренунцио махнул рукой. Палач отвернул рукоятку, ослабил давление.

— Кто твои сообщники? Назови их имена, — потребовал инквизитор.

— Я... я не помню, — выдохнул бедняга.

— Сейчас вспомнишь, — мстительно проговорил Ренунцио и злорадно усмехнулся. — Давайте-ка сюда каленое железо, освежим его воспоминания.

Несчастный завопил еще до того, как раскаленное железо прикоснулось к нему, но еще сильнее и ужаснее стал его крик, когда оно коснулось его кожи. Палач отвел железный прут в сторону, а Ренунцио спросил:

— Быть может, Окин Гермейн?

Майлз вытаращил глаза. Окин Гермейн? Это же министр Защитника!

— Кто? — вырвалось у мученика.

Ренунцио снова дал знак палачу. Откричавшись, несчастный мятежник выпалил:

— Да! Да, это был Окин Гермейн!

— Наглая ложь! — скривился Ренунцио. — Окин Гермейн — самый верный и преданный из министров Защитника! Он бы никогда не дерзнул выступить против своего господина! А теперь говори правду!

Он вновь махнул рукой палачу, тот шагнул к своей жертве.

Пытка и допрос продолжались. Ренунцио играл с беспомощным мятежником в жестокую «угадайку» — то есть это несчастному, распятому на пыточном ложе, приходилось угадывать, соглашаться со своим мучителем или нет. Майлзу становилось все страшнее и мучительнее смотреть на происходящее. В конце концов он начал догадываться о том, что злобный инквизитор нарочно продлевает пытку, чтобы показать ему, насколько она может быть ужасна. Чувство вины переполняло Майлза, но он ничего не мог поделать, чтобы помочь бедняге, облегчить его страдания.

Но может быть, все же мог?

— Хватит! Хватит! — воскликнул Майлз. — Дайте ему умереть! Я скажу вам все, что знаю!

— Не сомневаюсь, скажешь, — осклабился Ренунцио, — но пока — не твоя очередь. — И он вновь дал знак палачу.

Страшнее пыток, сильнее воплей мученика пугало Майлза другое: та радость, которую зрелище страданий жертвы приносила Ренунцио. Но ему ничего не оставалось, кроме как наблюдать за пытками, и он мучился и изнемогал вместе с несчастным. Его вопли выворачивали Майлза наизнанку.

Наконец Ренунцио, видимо, испытал окончательное удовлетворение. Измученный мятежник прохрипел очередной ответ, и инквизитор кивнул.

— Так я и думал, — пробормотал он. — Так я и думал. — Обернувшись к главному палачу, он распорядился:

— Поднимите его с дыбы и подготовьте к казни. — Он поднялся с табурета, вздохнул, потянулся, подошел к Майлзу, цепко ухватил его за плечо и вытолкнул из камеры пыток. Майлз едва держался на ногах. — Пустая трата времени и сил, — признался инквизитор. — Все это его «признание» — скорее всего выдумки, гроша ломаного не стоит его «признание» — так, трепал языком, чтобы избавиться от боли, говорил то, что, как он знал, мне хотелось услышать.

«Знал», потому что Ренунцио заставлял его говорить то, что ему хотелось услышать, — вот что понял Майлз. Инквизитор перечислял имена высокопоставленных чиновников — верховного бейлифа гвардии Защитника, армейского генерала, троих министров, еще кого-то — этого имени Майлз прежде не слышал, но не сомневался, что речь идет о человеке, занимавшем высокий пост. Правда то была или нет, но теперь Ренунцио получил показания, которые мог использовать против них. Наверняка он не станет торопиться с их обнародованием, заявит, что требуются еще более веские доказательства их вины, которые он надеется получить от других узников, но на самом деле будет выжидать, пока ему не представится возможность использовать этим самые «показания» как орудие в непрестанных интригах в высших эшелонах власти, дабы затем самому выхлопотать себе тепленькое местечко. Майлз понял, что Ренунцио метит в министры, но не желает утруждать себя годами рачительного служения и чередой испытаний.

Инквизитор пытливо всмотрелся в глаза Майлза. Глава повстанцев старался сохранять бесстрастное выражение лица, но все же Ренунцио, похоже, что-то заметил, поскольку его глазки весело сверкнули.

— Накопленный опыт доказывает, что подобные злодеи, как правило, затевают покушения в одиночку, — признался он. — Приводят их к такому поступку тоска, горечь, обида или еще какая-то иная причина. Я бы предпочел, чтобы ты во всем сознался добровольно, тогда у меня будет больше оснований поверить тебе.