Петр Первый - Алексей Николаевич Толстой

Петр и Лефорт, оставив войско, поскакали в Паншино. Небольшая станица на острову посреди Дона была окружена, как горелым лесом, оглоблями обозов. Повсюду лежали большерогие волы, паслись стреноженные лошади. Но – ни живой души: в послеобеденный час спали часовые, караульщики, извозные солдаты. Одиноко простучали по-над Доном копыта всадников. На бешеный окрик Петра чья-то взлохмаченная голова вылезла из-за плетня, из конопли. Почесываясь, мужик повел к хате, где стоял боярин… Петр рванул дверь, загудели потревоженные мухи. На двух сдвинутых лавках, покрывшись с головой, спал Стрешнев. Петр сорвал одеяло. Схватил за редкие волосы перепуганного боярина, – не мог говорить от ярости, – плюнул ему в лицо, стащил на земляной пол, бил ботфортом в старческий мягкий бок…

Часто дыша, присел к столу, велел открыть ставни. Глаза выпучены. Под загаром гневные пятна на похудевшем лице.

– Докладывай… Встань! – крикнул он Стрешневу. – Сядь. Подрядчиков повесил? Нет? Почему?

– Государь… (Петр топнул ногой.) Господин бонбандир… (Тихон Стрешнев и кряхтеть боялся и кланяться боялся.) Подрядчики пускай доставят сначала, что должны по записи, а то что же с мертвых-то нам спрашивать…

– Не так… Дурак!.. А почему Иван Бровкин не ворует? Мои люди не воруют, а ваши все воруют?.. Подряды все передать Бровкину… Ушакова, Воронина – в железо, в Москву, к Ромодановскому…

– Так, гут, – сказал Лефорт.

– Что еще? Суда не готовы?

– Господин бонбандир, суда все готовы… Давеча последние пригнали из Воронежа.

– Идем на реку…

Стрешнев в одних домашних сафьяновых чоботах, в распоясанной рубахе пошел дряблой рысью за царем, шагающим как на ходулях. На зеркальной излучине Дона стояли в несколько рядов бесчисленные суда: лодки, паузки, узкие с камышовыми поплавками казачьи струги, длинноносые галеры, с веслами только на передней части, с прямым парусом и чуланом на корме… Все – только что с верфи. Течением их покачивало. Многие полузатонули. Лениво висели флаги. Под жарким солнцем трескалось некрашеное дерево, блестели осмоленные борта.

Лефорт, отставив ногу в желтом ботфорте, глядел в трубу на караван.

– Зер гут… Посуды достаточно…

– Гут, – отрывисто повторил Петр. Чумазые руки его дрожали. И, как всегда, Лефорт высказал его мысль:

– Отсюда начинается война.

– Тихон Никитьевич, не сердись. – Петр клюнул всхлипнувшего Стрешнева в бороду. – Войска прямо грузить на суда. Не мешкая… Азов возьмем с налету…

………………………………………………………

На шестые сутки на рассвете в хате Стрешнева в табачном дыму написали письмо князю-кесарю:

«Мин хер кениг… Отец твой великий господин святейший кир Аникита, архиепископ прешпургский и всеа Яузы и всего Кукуя патриарх, такожде и холопи твои генералы Автоном Михайлович и Франц Яковлевич с товарищи – в добром здоровии, и нынче из Паншина едем в путь в добром же здоровии… В марсовом ярме непрестанно труждаемся. И про твое здоровье пьем водку, а паче – пиво…» При сем стояли с малой разборчивостью подписи: «Франчишка Лефорт… Олехсашка Меньшиков… Фетка Троекуров… Петрушка Алексеев… Автамошка Головин… Вареной Мадамкин…»

Неделю плыли мимо казачьих городков, стоявших на островах посреди Дона, миновали – Голубой, Зимовейский, Цимлянский, Раздоры, Маныч… На высоком правом берегу увидели раскаты, плетни и дубовые стены Черкасска. Здесь бросили якоря и три дня поджидали отставшие паузки.

Стянув караван, двинулись к Азову. Ночь была мягкая, непроглядная, пахло дождем и травами. Трещали кузнечики. Странно вскрикивали ночные птицы. На головной галере Лефорта никто не спал, трубок не курили, не шутили. Медленно всплескивали весла.

В первый раз Петр всею кожею ощутил жуть опасности. Близко по берегу двигалась темнота, какие-то очертания. Вглядываясь, слышал шорох листвы. Оттуда из тьмы вот-вот зазвенит тетива татарского лука! Поджимались пальцы на ногах. Далеко на юге полыхнул в тучах грозовый свет. Грома не донесло. Лефорт сказал:

– Утром услышим пушки генерала Гордона.

Под утро небо очистилось. Казак-кормчий направил галеру, – за нею весь караван, – рекой Койсогой. Дон остался вправо. Поднялось жаркое солнце, река будто стала полноводнее, берега отодвинулись, растаяла мгла над заливными лугами. Впереди за песками опять появилась сияющая полоса Дона. На косогорах виднелись полотняные палатки, телеги, лошади. Вились флаги. Это был главный военный лагерь, поставленный Гордоном, – Митишева пристань, – в пятнадцати верстах от Азова.

Петр сам выстрелил из носовой пушки, – ядро мячиком поскакало по воде. Поднялась стрельба из ружей и пушек по всему каравану. Петр кричал срывающимся баском: «Греби, греби…» Весла гнулись дугой, солдаты гребли, уронив головы.

В Митишевой пристани войска выгрузились. Усталые сол– даты засыпали прямо на песке, унтер-офицеры поднимали их палками. Скоро забелели палатки, дымки костров потянуло на реку. Петр, Лефорт и Головин с тремя казачьими сотнями поскакали за холмы в укрепленный лагерь Гордона – на половине пути до Азова. Пестрый шатер генерала издали виднелся на кургане.

По пути валялись лошади, пронзенные стрелами, сломанные телеги. Уткнулся в полынь маленький, голый по пояс, татарин с запекшимся затылком. Конь под Петром захрапел, косясь. Казаки рассказывали:

– Как выйдут наши обозы из Митишей, – татарва и напускает тучей. Эти места самые тяжелые… Вона, – указывали нагайками, – зa холмами-то маячут… Они… Гляди, сейчас напустят…

Всадники погнали лошадей к кургану. У шатра стоял Гордон в стальных латах, в шлеме с перьями, подзорная труба уперта в бок. Морщинистое лицо – строгое и важное. Заиграли рожки, ударили пушки. С кургана, как на ладони, был виден залив, озаренный закатным солнцем, тонкие минареты и серо-желтые стены Азова; пожарище на месте слободы, сожженной турками в день подхода русских; перед крепостью по бурым холмам тянулись изломанные линии траншеи и пятиугольники редутов. В дали безветренного залива стояли с упавшими парусами многопушечные высокие корабли. Гордон указал на них:

– На прошлой неделе турки подвезли морем из Кафы полторы тысячи янычар. Нынче эти корабли подошли с войсками ж… Мы вчера взяли языка, – врет ли, нет, – в крепости тысяч шесть войск да татарская конница в степи. Недохвачи у них ни в чем – море ихнее… Голодом крепость не возьмешь.

– Возьмем штурмом, – сказал Лефорт, взмахнув перчаткой.

Головин уверенно поддакнул:

– На ура возьмем… Эко диво…

Петр очарованно глядел на пелену Азовского моря, на стены, на искры полумесяцев на минаретах, на корабли, на пышный свет заката. Казалось, – ожили любимые в детстве картинки, в яви вот она – неведомая земля!

– Ну, а ты как, Петр Иванович? Чего молчишь? Возьмем Азов?

– Нужно взять, – ответил Гордон, жестко собирая морщины у рта.