Быть драконом - Андрей Стерхов

— Вот-вот. Знать не может, как слово отзовётся, вот и не произносит.

Инспектор покачал головой.

— Да-а-а, затейливый подход.

— Бред, конечно, — резюмировал я. — Но кто здоров?

Тнельх на это ничего не сказал. Отвлёкся. Мы как раз проезжали недавно открытую гостинцу «Европа», и Инспектор, провожая взглядом эту игрушку со стилизованными под дорические колонами, одобрительно поохал:

— Нет-нет, точно Европа.

— Ай, будет тебе, брат, изгаляться-то, — проворчал я. — Сам же понимаешь, что никогда здешние места не будут Европой.

— Ну, отчего же?

— А оттого что русские люди не европейцы.

— А кто же они?

— Русские это… — Я отвлёкся, дабы шугануть сигналом полезшую под колёса тётку, только потом озвучил выстраданное: — Русские — это русские.

— Вопрос спорный, — заметил Тнельх. — Я так скажу: если русские посчитают себя европейцами, они и будут европейцами.

— Не уверен, что они этого когда-нибудь захотят. А потом, надо ещё чтобы и европейцы посчитали русских европейцами. Нельзя назначить себя братом в одностороннем порядке.

— Вопрос времени, — уверенно сказал Тнельх.

Я и тут не согласился:

— Не-а, никогда этого не будет.

— Почему?

— Потому что европейцы никогда не простят русским спасения от взбесившегося ефрейтора.

— Думаешь, брат?

— Тут и думать нечего. Что я людей, что ли, не знаю? Знаю.

После этих слов, я на какое-то время замолчал, прикидывая: рассказать или не стоит? В тему? Не в тему? Решил, что в тему, и поведал следующее:

— Есть у меня знакомый дворник, зовут дядей Мишей, погоняло — Колун. С ним вот какая история приключилась по молодости. В первую свою ходку спас он одного весьма авторитетного человека: на того в час бессмысленного и беспощадного угара урки кодлой навалилась на хоздворе, а дядя Миша вступился, разогнал придурков колуном. Одного так и вообще насмерть ухайдокал, за что получил от выездной сессии пятачок на сдачу. А дальше так: спасённый на словах дядя Мише шибко был благодарен, но в душе — возненавидел. Просто люто возненавидел. Согласись, брат, непросто авторитетному человеку принять, что его такого крутого и конкретного от смерти уберёг какой-то левый мужичок в потном ватнике.

Притормозив на красный свет, я глянул на Тнельха — согласен со мной? Нет? Но лицо Инспектора не выразило никаких эмоций, и я был вынужден продолжить без поддержки:

— Короче, не простил. Погубить не погубил, но всё для того сделал, чтобы дядю Мишу на другую зону перекинули. Повыше от Полярного круга, подальше от Уральских гор. Вот такая вот поучительная история с психологическим подтекстом. Так что, брат, уверен я: не простят европейцы русским спасения, ни за какие коврижки не простят. И хотя, конечно, не справедливо всё это, ничего тут не попишешь.

Тут загорелся зелёный, я тронулся и сказал:

— Но знаешь, брат, что самое забавное?

— Что, брат? — вяло поддержал мой затянувшийся монолог Тнельх.

— Если европейцам вновь будет угрожать какое-нибудь очередное Дикое Поле, русские опять заслонят их. Я уверен в этом на все сто: встанут стеной и заслонят. Глупое в этом плане племя.

— Глупое, но великое, — веско заметил Тнельх.

— Тоже верно, — согласился я с такой поправкой и, помолчав, добавил: — И про других думают, что великие. Помнишь, как с конца 1943-го на полном серьёзе стали готовиться к отражению действий немецких партизан?

— Помню. Смешно.

— Смешно.

Дальше какое-то время мы ехали молча, Инспектор стал клевать носом, а затем и вовсе заснул. Замаялся бедолага. Ещё бы тут не замаяться: долгий перелёт, бессонная ночь, резкая смена часовых поясов и непростая прогулка по подземному лабиринту — всё это бодрости не прибавляет. Меня и самого ко сну клонило. Тоже набегался. Да ещё и дорога от города до Озера убаюкивающая: полосы широкие, полотно ухоженное, а пейзаж по обочинам однообразен до жути — сосны, берёзы, берёзы, сосны и не одной финиковый пальмы. Того и гляди, упадёшь лицом на руль и съедешь в придорожную канаву.

Чтобы избежать того, что Лера называет «аццким фигаком», я включил магнитолу. Но музыка не взбодрила, даже ненавистный дыц-дыц-дыц и тот не помог. Тогда применил испытанный способ: стал вслух вспоминать один из эпизодов бесконечной легенды о золотом драконе, которую поведал мне в своё время достопочтенный вирм Акхт-Зуянц-Гожд.

— Проведя край, дракон долго спал, — громко рассказывал я сам себе. — Со стороны казалось, что он мёртв. Но это было не так. Просто его сознание укрылось в тесную каморку, где не было света, а были мрак и смертный холод. И ещё кошмары. Кошмары грызли сознание дракона. И днём грызли, и ночью. И не было никакого другого спасения, как только проснуться. Дракон был обязан проснуться, чтобы снова вступить в бой за всё, что когда-то любил.

— И он проснулся, — сказал очнувшийся Тнельх. — И увидел, что стал золотым.

Похоже, он тоже когда-то слышал эту легенду.

А уже через полчаса мы сидели на террасе уютного ресторанчика, глядели на вершины в сизой дымке и хлебали под крики чаек омулёвую уху. Хлебали и нахваливали. Уха, действительно, была чудо как хороша. А другой тут и не бывает. Потом пили испанское вино, вслушиваясь в говор набегающей волны. А когда слегка осоловели, пошла у нас неспешная беседа. О чём мы только с Тнельхом не переговорили. О погодах. О ценах на бензин. О достоинствах накачки шин азотом. О политике партии и правительства. О нравах, царящих в институте, где Тнельх который уже год служит проректором. И ещё говорили о нанотехнологии, в которой я не бельмеса. А ещё: об изящных материях, о различных аспектах бытия, о неисчерпаемости природы в её различных проявлениях.

Говорили-говорили, а я у меня на уме вертелось: «Каким образом Тнельх стал онгхтоном, как пережил напасть, как теперь живёт и что при этом испытывает?» Вот что мне хотелось узнать. Не из праздного любопытства, нет, а на тот подлый случай, который, как известно, всякий. Не видел я ничего плохого в том, чтобы узнать, как это оно — не быть драконом. К тому же полагал: пусть даже и не пригодится в будущем этот чужой горький опыт, зато он может придать ощущение дополнительной ценности каждому мгновению моей жизни в качестве истинного дракона. Что само по себе уже неплохо.

Короче говоря, хотелось мне его расспросить, да не знал, как подступить. Ходил вокруг да около, а напрямую задать вопрос не решался. Мялся, как красна девица. Сам себя не узнавал.

Но Тнельх (всё-таки маг как никак) моё желание уловил, и разговор о своём горе завёл первым. Прервав на полуслове рассказ о недавних театральных премьерах, неожиданно сказал:

— Когда-то я был нефритовым драконом и звали меня Руанмг-Тнельх-Солращ. Знаешь, что собой представляет нефритовый дракон?