Лживые зеркала - Дейзи Вэнити

не попыталась сделать, как он говорит, продолжая крупно трястись и стискивать изо всех сил его ладонь. Но Теодор продолжал делать длинные, медленные, несколько театральные вдохи и выдохи, и мало-помалу она начала подстраиваться под темп его дыхания.

Вдох. Задержка. Выдох.

Вдох…

Спичечный коробок в ее груди рос с каждой попыткой. Чтобы не думать только о дыхании, Уинифред попробовала сосредоточить внимание на чем-то другом и обнаружила, что Теодор большим пальцем вырисовывает круги на ее кисти. Потом вдруг поняла, что во рту солоно из-за ее дурной привычки кусать щеки. Затем в ее мир начали возвращаться другие детали: шум в ушах, холодный камень, онемевшие ноги, мокрый ветер и, наконец, сладкие цветочные духи. Уинифред и сама не заметила, как вдруг вдохнула полной грудью. Просто в какой-то момент все перестало быть совсем уж невыносимым, а точного мгновения ей было уже не припомнить.

Дыхание Теодора стихло, но он продолжал выводить маленькие кружки на ее коже. Она не спешила убирать руку.

– Тебе лучше? – наконец тихо спросил юноша.

Уинифред хотела поднять голову, но знала, что лунный свет ее ослепит.

– Да, – прохрипела она. В горле поселилось болезненное ощущение. – Мне лучше.

* * *

Уинифред смогла бы идти, если бы захотела, но Теодор без рассуждений подхватил ее на руки. Вжавшись щекой в мокрую ткань его сюртука, она слушала его сбивчивое сердцебиение, пока не уснула от изнеможения.

Она проснулась ночью, измотанная и нисколько не отдохнувшая. Сквозь просветы между портьерами в комнату пробивался ядовитый желтый свет фонарей. Прищурившись, она села в постели, слишком мягкой и поэтому незнакомой и неудобной.

Теодор лежал рядом, держа Уинифред за руку. Когда она шевельнулась, юноша проснулся.

– Уинифред?

– Извини, что разбудила, – шепотом ответила она, с любопытством оглядываясь.

Воспоминания о том, что происходило несколькими часами ранее, маячили где-то неподалеку, готовые заполнить ее мысли. Уинифред отгоняла их, смутно догадываясь, что они принесут лишь боль.

– Нет, что ты… Я зажгу свечи.

Пошарив по прикроватному столику, Дарлинг зажег три свечи в тяжелом бронзовом подсвечнике, и Уинифред зажмурилась, прикрывая глаза ладонью. Руки до самых запястий скрывала ночная сорочка. Теодор заметил ее взгляд и торопливо пояснил, краснея:

– Лаура тебя переодела. Твое платье… после ночных событий…

Уинифред все вспомнила. Воспоминания о мистере Мэшвуде, револьвере и совершенном ею убийстве вернулись в одно мгновение. Тяжело сглотнув, она опустила голову.

– Куда ты дел оружие? – бесстрастно спросила она, касаясь собственной щеки. Боль от удара рукоятью револьвера давно прошла.

– Выбросил в реку. И нож, и булавку тоже. Они ведь не всплывут?

Теодор замолчал, и Уинифред услышала, как он аккуратно кладет коробок спичек на столик. Искренняя тревога в его словах рассмешила ее. Если она, конечно, все еще способна на веселье.

– Разумеется, нет. Скорее всего, их никогда не найдут. – У нее в горле пересохло, но она не решалась попросить воды. – А что с… с мистером…

– Оставил там. – Голос Дарлинга был не громче шепота. – Надеюсь, ты не сочтешь за дерзость, что я привез тебя к себе домой.

– Ты…

– Идиот, знаю. – Дарлинг пристыженно повесил голову. – Извини. Клянусь, я не…

– Ты в порядке?

– О, Винни! – Он стиснул ее ладонь обеими руками. – Только лишь благодаря тебе! Я должен тебя об этом спрашивать!

Уинифред отвернулась к стене. Когда Уоррен называл ее Винни, ей всегда было противно, даже в детстве. Будто он не принимает имя, которое она выбрала для себя сама, а вместо него подсунул ей кличку, как собаке. Но Теодор произнес его иначе – с такой безоговорочной, безграничной нежностью, что не было ни малейших сомнений в его искренности. Для него это совершенно другое имя.

– Я убийца, – прошептала она и высвободила свою руку из ладоней юноши. – Я убила его, даже не задумавшись. Конечно, ты мог подумать, что человеку вроде меня совесть чужда, но… – Уинифред горько рассмеялась. – Выходит, что нет.

– Ты должна была! – горячо возразил Теодор. – Если бы ты не взялась за оружие, он прикончил бы нас обоих. К тому же подумай о всех тех людях, которых Мэшвуд погубил своей отравой! Ты спасла больше жизней, чем отняла!

Дарлинг говорил нежно, но слова были жесткими, безапелляционными. Он ничуть в них не сомневался. Уинифред подняла на него взгляд. Как может этот робкий, ласковый, сердечный юноша так цинично рассуждать об убийстве?

– Ты не можешь действительно так думать, – недоверчиво произнесла она. – Теодор, я убила человека! Это непростительно, это не… – Она сбилась. Ненависть к самой себе жгла ее изнутри. Она вжала ногти в ладони с единственной целью – причинить себе боль. – Этому нет оправданий.

Дарлинг нахмурился.

– Прекрати. Я знаю, зачем ты это делаешь.

– Нет, не знаешь, – огрызнулась Уинифред, но на всякий случай разжала пальцы. Пора бы уже запомнить, что Теодор внимательнее, чем показывает.

– Уинифред, тебе не нужно причинять себе боль, чтобы очищать мысли и прятать чувства, прятать гнев.

– Нет, нужно, – упрямо возразила она. – По-другому я не могу.

Ей захотелось назло Дарлингу с его грустными щенячьими глазами снова вонзить ногти в ладони. Юноша потянулся и удивительно нежно развел ее ладони в стороны. У него были длинные сильные пальцы, как у музыканта.

– Ты можешь, – терпеливо отозвался Теодор. – Ты самая умная, смелая, удивительная девушка, которую я когда-либо встречал. Чувства не делают тебя глупее, трусливее или хуже. Они делают тебя собой. И когда ты поймешь, что их не нужно прятать – нельзя прятать! – тогда ты обретешь второе дыхание.

Он говорил тихо, очень мягко, но Уинифред различала каждое слово.

– Я не могу чувствовать, – выдохнула она. – Все, что я чувствую, – это злость. Иногда дикую, первобытную ярость. – Ее пальцы инстинктивно сжали ладони Дарлинга. – Я не могу показывать это лицо – лицо гнева. Тем более тебе.

– О, Винни… Ты гораздо больше, чем твой гнев.

Ей показалось, что в его голосе зазвучала грусть – тонкая и музыкальная, как звон стекла.

– Я не могу его показывать, – еле слышно повторила она.

– Ты не можешь его копить, но можешь превратить в нечто прекрасное.

Уинифред подняла глаза. Его лицо, обычно мальчишеское и растерянное, сейчас казалось ей лицом взрослого мудрого мужчины. Ее снова охватила ярость. Это было самое глупое, что она когда-либо слышала. Она вырвала ладони из рук Теодора, подняла лицо выше и прошипела:

– Как может быть прекрасной злость?

Дарлинг уронил руки. В его глазах Уинифред видела твердую решимость и очень, очень много доброты. У нее защемило в горле, и она пожалела, что вырвала руки.

– Ты можешь сделать гнев своим оружием. Мечом, которым будешь сражать врагов. Щитом, которым оградишь