Орел и Дракон - Елизавета Дворецкая

Самой Теодраде с непривычки было неловко в мирском платье, да еще таком богатом, но воспоминания девичьей поры и времен замужества, когда она носила одежду не хуже, ожили в ней, и она вновь против воли почувствовала себя не смиренной служанкой Господней, а женщиной королевской крови и графского достоинства. Даже осанка, походка, выражение глаз ее изменились, и, когда она вышла во двор, где Хильдемар ждал ее возле оседланного коня, у него внутри что-то дрогнуло. Желать эту молодую женщину стоило не только и не столько ради ее происхождения и родства.

– А где ваша семья, виконт? – спросила она. – Надеюсь, вашей супруге и детям не грозит попасть в руки врагов, пока вы здесь заботитесь о нас?

– О моей дорогой супруге, Адельтруде, дочери Хагноальда из Кателе, уже третий год как заботится сам Господь.

– Она в монастыре?

– Увы, она умерла. Умерла через год, истаяв от скорби по нашему единственному ребенку, который не дожил и до двухлетнего возраста. Отец мой, как вам, должно быть, известно, скончался много лет назад, пока сам я еще был малым ребенком, так что я пережил все свои земные привязанности и забочусь нынче лишь о спасении души.

Нельзя сказать, чтобы эти благочестивые слова порадовали Теодраду. Она предпочла бы, чтобы благородная Адельтруда, дочь Хагноальда из Кателе, жила и здравствовала в окружении многочисленных отпрысков славного древа. Теодрада сама не знала, чем ей может повредить свобода виконта Хильдемара от семейных уз, но воспоминания о его выраженном вчера ночью восхищении, его подчеркнутое внимание и забота почему-то были ей неприятны. Как ни далека была юная вдова от любовных и вообще земных помыслов, женское чутье помогало ей правильно понять выражение его глаз. А при ее нынешних намерениях и настроении чье-то влечение к ней как к женщине было не только неуместно, но и оскорбительно.

Теодрада слишком давно не ездила верхом, да и лишних лошадей не было, поэтому сам виконт посадил ее позади своего седла, а двух монахинь взяли на коней его люди. Еще до полудня удалось преодолеть значительный участок пути, оставив далеко позади уныло бредущую толпу беженцев, и Теодрада, несмотря на усталость, приободрилась. Если все пойдет так же гладко, то завтра она очутится в Реймсе. Реликвия будет в безопасности, а им с сестрами уж конечно найдется место в каком-то из тамошних женских монастырей, где они переждут до того времени, когда можно будет вернуться в Сен-Кантен. Не навсегда же норманны в нем расположились!

В полдень остановились отдохнуть на постоялом дворе. Здесь, где норманны не бывали уже несколько десятилетий, жизнь была поживее, местность побогаче. Виконт Хильдемар называл ее своей женой, и хотя Теодраду это коробило, она смирилась.

– Если кто-то будет расспрашивать, ему скажут, что проезжал знатный сеньор с супругой, вот и все, – убеждал ее Хильдемар. – Никому и в голову не придет, что это на самом деле вы и сокровище Святой Троицы. Нас будут искать где угодно, но не там, где мы находимся.

Это звучало убедительно. Если бы сама Теодрада была теми врагами, что ищут трех монахинь с мешком, ей не пришло бы на ум даже подозрение, что искомые находятся в отряде «знатного сеньора с супругой». Уму Хильдемара следовало отдать должное. И если бы она так же твердо могла верить в доброту его намерений, то ей было бы не о чем беспокоиться.

На ночлег они в этот раз устроились в усадьбе, попавшейся на пути. Ее хозяев путники не знали, но имя виконта Хильдемара, сына графа Вермандуа Гунтарда, тем было известно, и их приняли довольно радушно. Теодрада, смертельно уставшая за целый день скачки, едва держалась на ногах и могла только кивнуть, когда Хильдемар представил ее как свою супругу Адельтруду, дочь Хагноальда из Кателе. Ей было уже все равно, назови он ее хоть византийской принцессой Ефросиньей. Лишь бы ей поскорее позволили где-нибудь прилечь и обе монахини с драгоценным ящиком оказались рядом. За ужином она едва могла есть, хотя хозяин, сеньор Майнрад, предлагал им настоящий пир по бедным военным временам. Собственная его семья – жена, какая-то старуха и две молодые женщины – выглядели невеселыми, а одна из молодых женщин, измученная и заплаканная, продолжала плакать даже за столом. Как оказалось, муж ее был в войске короля, а совсем недавно умер их единственный ребенок, годовалая девочка.

– Я так хорошо понимаю ваше горе, – с участием сказал ей Хильдемар. – Нам тоже случилось потерять ребенка, но моя дорогая супруга переносит несчастье и кротостью и твердостью, и я надеюсь, что Господь пошлет нам в утешенье еще много детей.

Обнаружив в гостье подругу по несчастью, невестка сеньора Майнрада принялась рассказывать ей о своей девочке и жаловаться. К счастью, если это слово подходит к печальным обстоятельства, Теодрада и впрямь имела такой же горестный опыт – ее собственный ребенок, прежде времени появившийся на свет мальчик, умер сразу после рождения. Она сама тогда едва выжила, четырнадцатилетняя и слишком слабая для материнства, и даже не видела новорожденного, но теперь, собрав остатки сил, пыталась утешить женщину. Та действительно имела надежду на будущее утешение – ей было всего восемнадцать лет, муж ее пока был жив и здоров, так отчего же им не надеяться на многочисленное потомство? Самой Теодраде уже не стоило об этом думать. Господь отнял у нее мужа и указал дорогу в обитель.

На ночь их устроили в спальне для гостей, где имелась большая кровать, а пол засыпали соломой, чтобы их сопровождающие могли там разместиться. Ее спутницам-монахиням никак не годилось делить кровать с мужчиной, пусть даже в дороге, и на этом богатом ложе Теодрада оказалась вдвоем с Хильдемаром. Она предпочла бы солому на полу, но он решительно удержал ее: что подумают хозяева, если увидят это?

Все улеглись, огни погасли. С пола уже доносилось сопение и похрапывание спящих, но Теодрада никак не могла заснуть. Непривычно роскошное ложе, а к тому же близость мужчины – положение, которое она давно уже считала для себя впредь невозможным, – беспокоили ее, тревожили, не давали расслабиться. Хильдемар рядом с ней тоже не спал – все время ворочался, вздыхал, иногда приподнимался и смотрел на нее, как она замечала сквозь полуопущенные ресницы.

Вдруг она почувствовала, как его рука в темноте коснулась ее талии, потом легла на грудь. Теодрада вздрогнула и отшатнулась, но сильные руки решительно обхватили ее, притянули назад, положили на спину и притиснули к перине. Хильдемар молча склонился над ней, поцеловал в шею и попытался найти в темноте ее губы, но Теодрада, невольно ахнув от возмущения, забилась, пытаясь освободиться.

– Как вы смеете? – шепотом воскликнула она, пытаясь отстраниться. – Вы сошли с ума! Опомнитесь, виконт! Как вы можете! Я – уже почти монахиня…

– Неправда! – горячо шепнул он, не выпуская ее из рук и продолжая поглаживать по груди. Теодрада решительно отрывала его руки от своего тела, но он не сдавался и снова тянулся к ней. – Вы не монахиня. Вы еще не принесли обетов, вы свободны делать то, что хотите.

– Но я вовсе не хочу… Не хочу того, чего хотите вы! Отпустите меня немедленно! Или я закричу!

– Мои люди не проснутся, а хозяева только порадуются, что их гости пытаются как можно скорее обзавестись новым наследником, – он усмехнулся в темноте, прижимаясь к ней всем телом. – Теодрада, выслушайте меня. Я полюбил вас пять лет назад, когда впервые вас увидел, и с тех пор эта любовь жила в моем сердце. Я женился на девушке, которая отчасти напоминала мне вас, когда подумал, что вы потеряны для меня навсегда. Потому я сразу узнал вас – вы почти не изменились. А я сохранил в памяти ваш образ, как драгоценнейшую жемчужину моей души.