Севастопольская хроника - Петр Сажин

Обшаривая горизонт, я обнаружил, что горит не в городе, а на восточной окраине, а на город лишь наносится дым.

…В полдень крейсер встал на рейде в Аркадии.

На песчаном пляже толклись люди. У недавно построенных, сверкавших свежим настилом причалов покачивались катера. В тени деревьев прятались автомашины.

Разбрасывая брызги, один из катеров оторвался от причала и шустро полетел к крейсеру.

Нам пора было к штормтрапу.

Возвращая бинокль Гущину, я заметил, что он взволнован. Озабоченность была и на лице комиссара корабля: в воздухе появился фашистский самолет-разведчик.

Мы только успели выйти на берег, как вскоре после разведчика из-за облаков вынырнул «Хейнкель-111» и стремительно кинулся к крейсеру…

Я не знаю, о чем думал в этот момент Александр Хамадан, по его непроницаемому лицу и умению держать себя в самых сложных обстоятельствах ничего понять нельзя было, но у меня, должен признаться, сердце зашлось, когда фашистский самолет, набрав высоту, пошел в пике на «Красный Кавказ».

В голове вихрем пронеслась мысль: «Неужели сейчас случится это?» Под «этим» я подразумевал поражение корабля, стройного, огромного, отлично вооруженного всеми современными средствами для защиты и нападения.

А корабль был действительно огромен, как айсберг: сотни людей у могучих механизмов находились под водой, в его стальном корпусе, и сотни действовали на палубе у зенитных орудий и башнях главного калибра, у дальномеров, в боевой рубке, на сигнальных постах…

Когда я открыл глаза, то готов был закричать от восторга: молодец Гущин! – крейсер гордо шел по морю, ведя огонь из зенитных автоматов, а фашистский самолет уносил «ноги» из обстреливаемого пространства.

Мы еще постояли на мелкозернистом и светлом песке прекрасного аркадийского пляжа, пока «Красный Кавказ», удаляясь, – ему предстоял бой с противником – не скрылся с глаз.

Западная окраина Одессы не выглядела пострадавшей от артиллерийских обстрелов и бомбежек, и поэтому мы с некоторым сомнением подумали о точности тех сведений, которыми нас снабдили в штабе да и журналистская среда Севастополя.

Но когда машина очутилась на городских улицах, шоферу все чаще и чаще приходилось крутить баранку, чтобы не угодить в воронки или не наткнуться на загнутый взрывной волной трамвайный рельс.

Жалкими выглядели цветники и кустарники – они давно уже не имели влаги. Листья каштанов гремели, как железные. Жухли кусты роз…

…Нам нужно было попасть на улицу Дидрихсона, где помещался штаб Одесского оборонительного района. Хамадан надеялся добыть там машину и, не задерживаясь, проехать в штаб Чапаевской дивизии к генералу Ивану Ефимовичу Петрову. Мне полагалось «доложиться» либо самому командующему Одесским оборонительным районом контр-адмиралу Гавриилу Жукову, либо члену военного совета, бригадному комиссару Илье Ильичу Азарову, а потом податься то ли в полк морской пехоты, то ли на одну из береговых батарей.

Мы долго ехали. Над городом за это время два раза прошлись со свистом почти над крышами фашистские самолеты, и наш путь то и дело преграждался разрушенными домами, сломанными деревьями, оборванными и спутанными проводами.

Шофер гонял машину в длинные объезды, ругал на чем свет стоит «зараз» фашистов.

На одной из площадей толпилось много народу. Приглядевшись, я заметил, что тут были преимущественно пожилые мужчины и даже несколько дряхлых стариков.

– Что они тут делают? – спросил я.

Краснофлотец шофер, одессит по происхождению, вопросительно посмотрел на меня:

– Вы о них? – Он снял руки с баранки и указал на толпу.

Я кивнул.

– Шо они делають?

Я еще раз кивнул.

– Вы в первый раз в Одессе?

– В прошлом году проездом в Кишинев ночевал в «Лондонской» гостинице.

– Одесса есть Одесса! – глубокомысленно сказал он, все еще не возвращая своих рук к баранке. – Вы хочете знать, шо они тут дедають? Курять, спорять, командують армиями! Это ж все – нафталин, им скучно дома сам на сам сидеть, вот они и приходють сюда. Тут командование карту им повесило с флажками… Иногда приходить с политотдела человек и разъясняеть положение на фронте, флажки передвигаеть. Они ему вопросы, он им ответы. Ну вот так и живуть!..

Он прервал свой затянувшийся монолог и не без подчеркнутого артистизма, как истый одессит, быстро и красиво подхватил баранку.

Это было сделано вовремя, ибо, опоздай он, наша старенькая и потрепанная «эмочка» врезалась бы в афишную тумбу.

Я много слышал анекдотов об Одессе, но впервые увидел, что одессит действительно не может вести разговор без рук.

Про итальянцев говорят так: «Если итальянец не поговорит вечером о политике, он ляжет спать голодным». А сами одесситы шутят о себе: «Если одесситу связать руки, он не сможет говорить».

Внешне в Одессе было почти также, как и в Севастополе: много моряков, почти через каждые час-два воздушные налеты фашистов и орудийная стрельба. Внешне, а во всем остальном, как справедливо и метко заметил наш шофер, Одесса есть Одесса!

Даже теперь, когда город без воды, когда каждый час здесь гибнут люди, когда война забрала в окопы всех мужчин и почти на всех работах тянут непомерный груз женщины, девушки, подростки, старики, боже избави спросить у одессита, чем знаменит его город. Одессит тут же, ни секунды не медля, скажет: «Может быть, в Конотопе пел Карузо?» – и, озадачив вас этим ответом-вопросом, тут же щедро и небрежно высыплет десятка полтора сверкающих имен: Чайковский, Пушкин, Мицкевич, Пирогов, Менделеев, Гоголь, Горький, Сеченов, Айра Олдридж, Шаляпин, Щепкин, Собинов… И если вы вовремя не кивнете удовлетворенно, то услышите дополнительно еще о Бабеле, Котовском, Багрицком, Филатове, Ойстрахе. Закончится это перечисление вопросом: «Может быть, на сегодня хватит?»

Этот город и в осаде сохранил свои обычаи и нравы, свой шутливый говор, наивное предпринимательство, безмерную отвагу и жертвенность.

Картины осажденной Одессы весьма пестры, порой в чем-то забавны и трогательны. И о них, пожалуй, стоит рассказать.

Представление начальству, к сожалению, отняло много времени, мы угодили как раз в тот момент, когда шло бурное заседание военного совета в связи с резко ухудшившимся положением на линиях обороны города. Лишь в пятом часу дня мы выбрались из штаба и поехали по своим делам: Хамадан – в штаб Чапаевской дивизии, а я – в казармы, где формировались пополнения из местного населения.

Не успела машина тронуться, как была объявлена воздушная тревога. Мы не стали ожидать конца налета – поехали.

Во время хода машины не очень-то слышны стрельба и разрывы бомб, поэтому мы были потрясены, когда на соседней улице наткнулись на странные следы только что пролетевшего здесь фашистского самолета: дорогу перегораживали сдвинутый с рельсов воздушной волной трамвайный вагон и спутанные провода.