«Жажду бури…» Воспоминания, дневник. Том 2 - Василий Васильевич Водовозов

Образование волостных земств затянулось, и правительству скоро пришлось отказаться от дня 17 сентября438; выборы были растянуты в разных местностях России на два месяца, начиная с конца октября и до конца декабря.

Окидывая революционный год ретроспективным взглядом теперь, я думаю, что ход событий в этом отношении вполне оправдал нашу и, в частности, мою тогдашнюю точку зрения. Конечно, рост большевизма и большевичья революция были подготовлены всем несчастным ходом истории в этот год, всего более – затянувшейся войной и идущим вперед разложением армии и страны. Но если бы Учредительное собрание собралось не в январе после октябрьского переворота, а до него, скажем, в сентябре или, еще лучше, в августе, до корниловского восстания, то захват власти большевиками был бы очень затруднен. Возможно, что и корниловское восстание было бы предотвращено, а связь корниловского восстания с большевичьим переворотом вряд ли можно подвергать сомнению.

Правда, избирательный закон как определенный юридический акт, с точки зрения строгих кадетских требований, был бы хуже. Но ведь на практике-то он оказался очень далеким от совершенства; ведь он дал возможность самых грубых злоупотреблений. Беда была, конечно, не в технической неудовлетворительности закона, а в историческом моменте. Чем дальше шло время, тем более прогрессировало разложение всякого правового порядка, тем более росла армия дезертиров, с которыми не мог бы справиться никакой закон. И поэтому мой общий пессимизм – и, в частности, пессимистическое отношение к нашему закону и к будущему Учредительному собранию – только рос.

1 июля, через 5 недель после открытия совещания и через 4 месяца после торжества революции, была закончена первая часть работы, которую оказалось возможным выделить в особый закон439. Она была представлена Временному правительству (третьего состава440) и одобрена им 20 июля с некоторыми изменениями, из которых единственным существенным было лишение дома Романовых избирательных прав.

Эта часть закона устанавливала общие начала избирательного права (его всеобщность и т. д.), организацию избирательных комиссий, способ составления списков избирателей и кандидатские списки. Особенностью наших избирательных комиссий в противоположность всем западноевропейским было то, что кроме везде существующих окружных (для избирательного округа) и участковых комиссий были ввиду громадности наших округов (по нескольку миллионов избирателей) созданы промежуточные – уездные (и заменяющие их городские), а кроме того – Центральная Всероссийская, на которую возложено общее руководство и наблюдение за всем выборным производством в государстве.

Такой комиссии не существует нигде; везде общее руководство возлагается на Министерство внутренних дел. Она так же, как и уездные комиссии, внесена в закон по моему предложению. Для Всероссийской комиссии я исходил из факта перегруженности нынешнего Министерства внутренних дел работой и из‐за боязни, что вследствие этой перегруженности, а также вследствие частых падений министров оно не сможет правильно руководить этой сложной работой. Мое соображение было легко, почти без возражений принято совещанием; спор был только о числе ее членов: я предлагал 25 членов, а Мякотин понижал его до 15. Совещание согласилось со мною, но Временное правительство понизило его до мякотинской нормы. Члены Всероссийской комиссии должны были утверждаться Временным правительством по предложению совещания.

Итак, закон был утвержден, распубликован441 и вступил в силу. Я был избран в состав Всероссийской комиссии, но, предполагая на сравнительно долгий срок уехать из Петербурга, отказался от избрания.

После 1 июля, когда была закончена первая часть закона, работа в совещании продолжалась над второй частью, нормировавшей самую подачу голосов. Существенных разногласий тут было еще меньше, чем при обсуждении первой части, и интерес совещания к работе еще более ослабел – причиной этого, конечно, был не только более технический и менее принципиальный характер вопросов, но и общее изменение политической атмосферы и общественного настроения, вызванное общим ходом событий, в особенности ходом войны и июльским восстанием большевиков. Общая тенденция нашей работы оставалась прежняя: создать совершенство. Например, серьезно ставился вопрос, как можно обеспечить возможность подать голос кондукторам железных дорог, проводящим день выборов в пути, и множество тому подобных пустяков, вызывавших во мне иной раз негодование, – но я всегда оставался в меньшинстве, даже в одиночестве, а часто даже не находил стоящим высказываться на заседании, довольствуясь излиянием своего негодования в сепаратных разговорах.

Помню такой случай.

В той же погоне за совершенством мы вводили в изобилии печатные бюллетени, всевозможные протоколы и тому подобное. В это время в газетах как-то появились сведения о запасах бумаги, имеющихся в России, и о потребности в ней, и я однажды в совещании представил расчет, что при нашей щедрости на бумагу, при неизбежно еще большей щедрости на нее политических партий во время избирательной агитации и при условии, что писчебумажные фабрики бездействуют, бумаги в требуемых количествах не хватит, – и делал из этого практический вывод о необходимости с этим считаться и в законе. Мне казалось, что такое соображение, пока оно не опровергнуто, должно бы произвести громадное впечатление. И что же? Решительно никто во всем совещании, даже Мякотин, с которым я в совещании выступал особенно часто вместе, не обратил на него ни малейшего внимания. С ним не только никто не согласился, но даже никто не спорил, его просто не заметили. Тут я особенно ясно видел, что мой склад ума – какой-то в русском обществе особенный, может быть, чрезмерно практический для нас, воспитавшихся слишком теоретически и принципиально. А между тем хотя запасы бумаги, как оказалось впоследствии, были больше, но все-таки я оказался прав и во многих округах, например в Оренбургской губернии, некоторые требования закона не были исполнены из‐за недостатка бумаги.

Во время этого периода работы совещания произошел один важный эпизод. 6 июля был арестован по обвинению в шпионаже Козловский, а 7 июля Временное правительство известило Особое совещание, что оно признает Козловского выбывшим из состава совещания442. Это известие произвело на нас сильное впечатление; оно еще усиливалось той общей антипатией, которую вызывал к себе Козловский и его манера действовать, – не работать, а тормозить работу совещания речами и заявлениями, имевшими не деловое, а декларативное значение. Большевикам было предложено заместить Козловского, но они этим предложением не пожелали воспользоваться.

Был еще один эпизод, который стоит отметить, хотя произведенное им впечатление было гораздо слабее, чем он, по-моему, заслуживал бы. 22 июля, следом после утверждения закона Временным правительством, распоряжением военного министра Керенского были лишены права голоса солдаты, участвовавшие в бунте 3 июля. Перед тем мы очень долго обсуждали и спорили, можно ли лишать права голоса дезертиров, не осужденных