Вечность во временное пользование - Инна Шульженко

Так устроен город, само его пространство.

– Да ты сама как-нибудь проверь, поэкспериментируй. – Они присели отдохнуть на террасе кафе, попросили пиво и лимонад, и Маню решил растолковать мадам Виго хитрости чтения Парижа по оптическим нотам, раз и навсегда.

– Возьми, обведи мысленной рамкой что-нибудь, что твой взгляд почему-то в себя поймает. Ну вот, смотри: прямо перед нами ствол дерева с фрагментом металлической ограды на склоне. Справа балкончик с двумя креслами и между ними столик размером с доску дорожных шахмат. И ряд жёлтых плетёных стульев вдоль витрины ресторана, на которых мы сидим. Так?

– Так. – Она увлечённо грызла солёный арахис из плошки, принесённой мальчиком к пиву, который себе запрещала и поэтому особенно обожала.

– Теперь оглядись. Я не шучу. Погоди с орешками, белка!

Устыдившись, мадам Виго выпрямилась и стала водить головой и глазами за расставленной указующей пятернёй Маню.

– Если хорошенько посмотреть, наверняка увидишь их отражения: ствола с оградой, балкона с креслами, террасы со стульями. Много раз они будут отражены. Повторены в другом формате, статично или в движении, в цвете или в монохроме.

И мадам Виго озиралась, с удивлением гадая: а ведь и правда! Неужели везде в Париже так же, стоит только присмотреться?

Напротив окажется дом, и отражение выбранного фрагмента проступит в его окнах столько раз, сколько в доме окон. Внизу будет припаркован автомобиль, и в его стеклах обнаружатся маленькие снимки этого же самого кусочка города. Пронесётся мотоциклист, накликав проклятия на невыносимый треск своего оглушительного глушителя, и увезёт в круглом, как пудреница, зеркальце приглянувшийся пейзаж или натюрморт.

Мимо пройдёт высокий автоматчик – здесь неподалеку синагога, и патруль круглосуточен, – и в его чёрных очках-каплях уместятся, в зависимости от направления строгого внимательного взгляда, склон холма с парком – и ствол старого дерева за его оградой, балкон покрытого глянцевой керамической плиткой жилого здания ар-нуво в чугунную розочку балконных решёток с креслами за одной из них; чуть левее – длинная строка жёлтых стульев вдоль витрины ресторана «Дублон». Ну и миниатюрная беловолосая девушка дублированно мелькнёт в его очках, как золотистая антилопа, – чисто для интереса самого автоматчика.

– И не забудем ещё просто тени, просто лужи, просто гладкий асфальт, детально отражающий в дождь. Не забудем бесчисленные бокалы с вином и пивом!

Мадам Виго с изумлением стала послушно рассматривать отражение дерева, склона и балкона с креслами в пузатой стенке пивного бокала Маню.

В фильтре «сепия».

– Они искусно, как Ван Эйк в выпуклом зеркале за спинами четы Арнольфини, отражают, каждый, свой кусочек Парижа, в миниатюрах, все! До самой маленькой рюмки. Ты понимаешь?

Слоновьи глазки с восторгом заглянули ей в душу:

– Они позволяют нам глотать город вместе с вином, причащаться им, – выпалил Маню, довольный, что его ученица разглядела то, что он ей объяснял.

– И тогда ещё не забудем сетчатки наших глаз, – улыбаясь, сказала белка.

– Да! Что там говорить, взгляни! Практически каждый столик в любом кафе отражает усевшегося посетителя и делает каждого из нас двойным, как дамы, валеты и короли в колоде игральных карт!

– А да, точно! – Червовая дама мадам Виго с удовольствием посмотрела на своё юное отражение в глянце сиреневого столика с бронзовым ободком. – Сто лет не встречала такого восторженного восприятия Парижа! Разве ты не замечаешь, как он изменился? – спросила она и осеклась: ведь изменился не только Париж, а ей совсем не хотелось ступать на скользкую дорожку нежелательных сравнений.

– Конечно! – с готовностью согласился Маню. – Стало так много денег, что и нищета сразу начала бросаться в глаза ещё сильнее. Кроме того, мы все любим прошлое, терзаемся настоящим и боимся будущего, верно? – Он допил пиво, проглотив отражение, и договорил: – Но знаешь, я не из тех, кто судит о городе по запаху мочи на улицах. Слишком я уже стар, чтобы что-то не любить.

Он вгляделся в отсутствующие глаза мадам Виго: понимает ли она? Но именно потому, что очень хорошо поняла, что он имеет в виду, она и отвела взгляд. Сейчас в ответ на его признание вспомнился Антуан на скамеечке, когда счастливыми глазами он смотрел на площадку для игры в петанк под деревьями, где и сам смолоду играл часок-другой каждые выходные, на тяжёлые металлические шары и маленький деревянный шарик – кошонет, на друзей, вместе с которыми старел, топчущихся по игровому полю, на солнечные пятна от листвы, на выглядывающую из-за деревьев парковую скульптуру гордого облупленного льва, на чьих-то внуков, прибегающих позвать деда ужинать, – незадолго до смерти он смотрел на самое привычное так, будто ничего более прекрасного и необыкновенного, чем обычная жизнь, не существует вовсе.

Прогулки, скамейки и кафе, неспешный шаг и медленный, подробный, не поторапливающий и не перебивающий разговор – всё это, чем глубже они узнавали друг друга, превращало их в прежних молодых людей, возвращая и утраченные не по их вине чувства.

Мадам Виго, насыщенно, как в двадцать лет, прожив день и по-девичьи позабыв, как совсем недавно считала, что по ветхости осталось ей от силы два-три маршрута – до перекрестка, булочной и аптеки, – вечером возвращалась домой и рассказывала Лью Третьему о Маню, вслух обращаясь к птичке в форме «ты, конечно, скажешь»:

– Ты, конечно, скажешь, что я не должна так часто и так подолгу с ним видеться. Наверное, не слишком удивительно, что я влюбляюсь в него по новой… Но на самом деле я влюбляюсь в своё не-одиночество.

– Лью лучше всех, – тихо отвечал как-то в одночасье облысевший крошечный Лью, без перьев похожий на лобастый зародыш человека.

И мадам Виго торопливо соглашалась с ним, осторожно гладила голую подставленную шейку.

Карусели здесь тоже относятся к культовым сооружениям, потому что на одной и той же старинной лошадке могут кататься дедушка, отец и сын – ровесники с разницей в жизнь.

Но с его Каруселью всё было не совсем так.

Все карусели круглы, как циферблат. Может быть, потому и эта Карусель выбрала в самые частые дублёры, заменяющие во время чудотворения двенадцать обычных героев, радующих маленьких катальцев, просто цифры: дюжина зверей – дюжина цифр. Иногда арабских, иногда римских, – мало ли, что ей там взбредёт.

Как у неё получалось делать из цифр, к тому же часто состоящих из двух и даже трёх частей, карусельную фигурку для ездока – загадка. Однако, взойдя на своё место, удаляющийся на Карусели-циферблате человек чувствовал себя удобно и спокойно для любого путешествия.

Иногда, хочешь – верь, хочешь – нет, Карусель могла сотворить двенадцать месяцев на одном своем круге. И можно было войти в каждый: в июньский дождик или в январский снег.

Часто Карусель перемещала людей во времени и пространстве посредством знаков Зодиака, и тогда каждый раз самые разнообразные по стилю фигуры вставали в немалый рост на вращающемся круге. Спины, лапы, рога, лбы или хвосты, руки или чаши Льва и Козерога, Девы и Весов, Тельца и Овна, Стрельца и Скорпиона, Водолея и Близнецов, Рака и Рыб становились заменой классических зверюшек, часто – довольно зловещей.