Печать на сердце твоем - Андрей Валентинов

— А ты, значит, только о деле и думал? Ярчук нахмурился, уставился в огонь, явно не желая отвечать. Но Згур не отставал:

— А драться где научился?

Об этом хотелось узнать с первого же дня их странного знакомства, но Згур все не решался спросить. Из гордости:вдруг не ответит?

Венет поморщился, но все же не стал отмалчиваться:

— Драться? Да везде учился. А особливо — у скандов. Я, боярин молодой, как с огнища подался, к скандам пристал. С ними и ходил почитай с три года…

Згур чуть не присвистнул. Сканды! О морских разбойниках слыхать приходилось. Теперь и удивляться стало нечему. Сканды — первые рубаки, тем и славятся.

— А что такое огнище?

Этому тоже учили: быстро меняй тему разговора. Иногда помогает.

Ярчук нахмурился, сдвинул кустистые брови:

— Али сам не ведаешь, боярин?

— У нас нет такого слова, — как можно спокойнее пояснил Згур. — Оно что, лехитское?

«Чугастр» долго молчал, словно не веря, наконец вздохнул:

— Лехитское? Наше оно, венетское. Огнище — уголь там жгут. Сперва лес валят, затем ямы роют… Згур невольно удивился.

— Так ты углежогом был? И у нас такие есть. А почему огнища проклятые? За добрый уголь серебром платят! Ярчук покачал головой:

— Ровно мальчонка ты, боярин! Серебро! Когда в лес еще дитенком загоняют да кнутом к работе охотят. Когда на морозе дерева валишь, руками голыми сучья обламываешь, а потом не спишь — дым глотаешь! Много серебра унесешь! Видал, как крутит меня? Там мне все нутро и отбили. Совсем дохожу, особливо в мороз…

Згуру показалось, что он ослышался. Детей? Да еще кнутом? У них там что, людоеды живут?

— Дитенки — они малые, шустрые, всюду пролезут. Да и опаски у них нет. Дым там такой, что иной и месяца не выдерживает. Вот и свозят их на огнища. Понял ли, боярин?

Згур покачал головой:

— Нет, не понял. Не понял, как это вы такое терпите? У нас бы!..

— У вас? — на лице Ярчука промелькнула злая усмешка. — Ой, не хвались, боярин! Тебя б туда, к яме вонючей, чтоб червей жрал! Да и не прав ты, не все и у нас терпят…Згур уже не удивлялся. Скорее чувствовал странную неловкость, будто невзначай обидел «чугастра».

Солнце уже склонялось к верхушкам деревьев, когда на дороге появился след. Он выворачивал прямиком из лесу:

две ровные полосы, одна подле другой. Вероятно, сани, однако следов копыт почему-то не было. След вел прямо, и Згур невольно ускорил шаг. Где след, там и люди. Ночевать среди сугробов не хотелось.

Они поспешили дальше, надеясь выйти к жилью. Но вокруг был все тот же лес, а след вел в самую глушь, словно заманивал.

Сани прошли совсем недавно, легкий снежок, падавший с серого неба, еще не успел запорошить неглубокие борозды. Несколько раз Згур остановился, пытаясь услышать далекий перезвон колокольчика. Но вокруг стояла мертвая тишь, и Згуру внезапно стало не по себе. Сани едут без лошадей, колокольчик не звенит…

Вскоре все стало ясно. Деревья слева поредели, за ними забелел снег. След свернул на большую поляну. Згур переглянулся с Ярчуком, резко оттолкнувшись, проехал с десяток шагов — и замер, едва не упав. Перед ними был погост.

Большая поляна горбилась рядами деревянных надгробий-голубцов, небольших, едва видных под снегом, и огромных, в человеческий рост. По темному старому дереву змеились хитрые узоры, среди которых Згур сразу же заметил застывших голубей со сложенными крыльями. Потому и «голубцы». Голубь — душа людская, прилетит и вновь вспорхнет.Погост казался древним, брошенным. Некоторые голубцы покривились, иные и вовсе упали, однако кто-то здесь явно бывал. Санный след петлял прямо среди могил, и Згуру захотелось немедленно повернуть назад. Это кто же на санях без лошадей на погост ездит? Ответ прост, да отвечать не тянет.

— И при погосте людь живет, — внезапно заметил Ярчук, и Згур облегченно вздохнул. Стало стыдно: «дикун» вроде как успокаивает. И вправду, чего бояться? День на дворе!

— Ну, пошли!

Санный след повел влево, затем резко свернул, потом вновь пошел в сторону, словно неведомый ездок объезжал знакомые места. Чем дальше они шли, тем менее заброшенным начинал казаться погост. Возле некоторых могил снег был убран, на голубцах зеленели сосновые ветки, а кое-где, прямо на снегу, были положены куски лепешек, а то и целые куличи.

— Не иначе, сороковины правили, — предположил венет. — Потому и след…

«Только лошадей забыли», — хотел добавить Згур, но все же промолчал. Кто их знает, обитателей здешних?

Погост заканчивался. Впереди уже темнела лесная опушка, перед которой стоял неровный ряд голубцов — последний, самый древний. Некоторые и на голубцы не походили — целые столпы-домовины: ладно срубленные, с маленькими окошками, с заколоченными, забитыми надежной осиной дверями, высоким крыльцом и даже резным коньком. Слева стояла самая большая — на четырех толстых сваях. Крыльца не было, не видать и двери, хотя наверх вела короткая широкая лестница. Не иначе, ход с другой стороны прорубили, хотя зачем — непонятно.

Згур оглянулся, пытаясь найти санный след, но он будто сгинул. А может, и в самом деле сгинул — «оборвался у старых надгробий, словно сани с седоком сквозь землю провалились. А вдруг и вправду провалились?

— Эй, заблудились никак?

Згура из холода бросило в жар. Голос был негромкий, женский, и доносился он как раз слева.

— Аль спужались?

Згур медленно досчитал до десяти, рука скользнула к рукояти меча и тут же бессильно опустилась. Кого рубить?

— Здорова будь, матушка! — Ярчук явно отнесся к происходящему более спокойно. — Что-то не видать тебя!

— И мне вас не видать, люди добрые, прохожие. А вы налево сверните да подойдите поближе…

Налево — к домовине на сваях. Згур помянул Мать Болот и нерешительно повернулся. А может, то и не домовина вовсе. Может, просто дом? Живет себе наузница либо кобница, за погостом смотрит…

Снег возле лестницы был нетронут, сама лестница обледенела, словно ее нарочно водой поливали. Згур нерешительно взглянул наверх.

— Теперь лучше слышу. Чего ищете? Службу правите или от службы лыняете?

Прежде всего он заметил дверь — невысокую, полуоткрытую. Згур протер глаза. Когда же она появиться успела? Или дом сам собой повернулся? Не на куриных ли он ногах?

Возле непонятно откуда взявшейся двери стояла женщина. Несмотря на мороз, на ней было лишь темно-красное платье да белый платок поверх волос. Лицо показалось каким-то странным: и молодое, и вроде бы как старое, не разобрать. Зато глаза приметные: светлые, большие, неподвижные. Женщина чуть повернула голову, прислушиваясь, и Згур понял — слепая! Оттого и лицо странным показалось.

— Чего молчите? Или заговорили вас?