Завещание Сталина - Эдуард Скобелев

— Бэла Матвеевна, вы видите, что я порядочный, интеллигентный человек. Нас никто сейчас не слушает… Я прощу долг, если вы согласитесь выпить у меня дома чашечку настоящего бразильского кофе… Кстати, эта камера из вашего дома. И на днях я отнесу её.

Эпоха, естественно, настораживала. Но трёп её успокоил.

— Кто Вы такой?

Борух Давидович отрекомендовался, как если бы от его ответа зависело присуждение Нобелевской премии, добавив, что дважды имел счастье слушать пение Бэлы Матвеевны.

— И как? — спросила она уже по-свойски.

— Я влюблён в Вас. Непостижимо. Навечно.

— Я спрашиваю, когда кофе?

Борух Давидович почуял удачу — его несло.

— Давайте прямо сегодня, — предложил он, зная, что её рогоносец уехал на съёмки в Омск. Вот мой адрес. Дайте мне час на то, чтобы встреча была достойной. — Он хотел ещё сказать, что нужно всё-таки как-то обмыться после одного мужика, чтобы лечь с другим: в том, что он пересчитает её груди, как купюры, он уже не сомневался.

— Да, мне нужно заехать домой, — растерянно сказала она, — уладить кое-какие факты. Перед выездом я позвоню.

Они расстались, Борух Давидович схватил первое подвернувшееся такси и вновь подъехал к дому Леонида. Тот ожидал и грустил.

— Как всегда, опаздываешь.

— Взял тут, в ночном магазине, бутылку прекрасного белого вина.

— А я хочу водки.

— Импотентам водка противопоказана.

— Да, у меня сегодня не получилось, — пожаловался Лёня. — В самый неподходящий момент она испортила воздух. Саданула, как из крупповской пушки. Запах из кишки плюс дешёвый советский аромат — я обалдел и скрючился… Так что за бизнес наклёвывается?

Борух Давидович выставил на стол бутылку белого венгерского вина.

— Облснаб в порядке эксперимента, ты можешь только гадать, кто это протолкнул и кто курирует, получил право на изъятие сверхнормативных излишков на всех предприятиях. Формируются группы контроля с чрезвычайными правами. Инспекция — записка — решение. Завтра в восемь тридцать я должен назвать фамилии руководителей двух основных групп. Лучше тебя никто не пишет заключения по объектам.

— Уж это да, — довольно засмеявшись, сказал Лёня, открыл вино и разлил его по бокалам, которые перед тем протёр пальцами, поплевав на них. — Я, действительно, писал и пишу заключения, даже не знакомясь с объектом. Главное: умело использовать советский жаргон, и уже не возразит ни одна инстанция: четыре-пять научных термина, в которых ни бум-бум эти лопухи, «интересы партии» и «учёт текущего момента», и все подписи садятся на документ, как мухи на говно.

— А зажевать у тебя чего-нибудь найдётся? — спросил Борух Давидович.

— А это — что? — Лёня указал на початый белый батон, масло, открытую банку красной икры.

— Мне бы яблочка или помидорки.

— Ни того, ни другого. Всё проглотил писсуар, что был перед тобой.

Борух Давидович похолодел: план не должен был сорваться.

— Ну, сладенького чего-нибудь.

— Кажется, есть конфеты…

Лёня вышел, переваливаясь в широких пижамных брюках, а Борух Давидович вкинул ему в бокал приготовленную таблетку, которая тотчас растворилась, испустив пару пузырьков. Таблетка стоила огромных денег, инструкция сообщала, что её можно разделить пополам, но он не захотел рисковать.

Лёня принёс пару немытых яблок с гнильцой и несколько шоколадных конфет.

— Каков механизм? — спросил он, подняв свой бокал и рассматривая вино.

— Главное — быстрота, — затараторил Борух Давидович, по-свойски подмигивая, но всё же беспокоясь за исход операции. — Напор, чтобы вызвать полную ошеломлённость. Там наши всё уже расписали. Треть берёт начальство, треть берём мы, треть оставляем руководству предприятия. Есть две внешнеторговые конторы из Прибалтики, которые сразу всё оприходуют на реализацию. Предоплата — в зелёных.

— А властям какая особая выгода?

— Властям нужна, помимо всего прочего, своя порция политической демагогии. Мы устанавливаем излишки, ты делаешь документ о том, что их не существует, или обозначаешь пару процентов. Излишек уходит, мы делим прибыль.

— Сколько это может означать? Без балды?

— Тысяч по сорок. Минимум. Может, и по сотне. Как пойдёт. Эксперимент ограничен тридцатью сутками. А потом — концы в воду.

— Нормально, — кивнул Лёня, — можешь столбить участок. Выпьем за успех!

— Правда, меня несколько смущает простота схемы.

— А ты не смущайся, — Лёня, приободрившись, принялся намазывать себе бутерброд. — Настоящий бизнес — когда видишь и сразу берёшь. Раскрываешь другим кошёлку и кладёшь в свою авоську. — Он потёр руки. — Не люблю, когда баба пердит, как бегемот в болоте. У меня не импотенция, у меня ужас перед тем, что падает последняя культура случки — никакого ритуала.

Он вздохнул, покрутил шеей, пожевал бутерброд, взял отравленное вино и выпил залпом, как водку.

Жить ему теперь оставалось 10–12 минут. Но Боруху Давидовичу не хотелось видеть его конвульсий и смерти. Это могло повлиять на его впечатлительность.

— Где тут у тебя туалет?

Направился в туалет и по пути рванул из гнезда шнур телефона. Теперь были бы опасны любые разговоры Лёни, они могли послужить уликой.

Когда Борух Давидович вернулся, бокалы были снова наполнены. Мелькнула мысль, что и Лёня мог подсыпать ему какой-либо химии.

Борух Давидович пить не стал, принялся чистить яблоко, тщательно обрезая гнилые места. А Лёня выпил своё вино и фальшиво затянул:

— Возьмём винтовки новые, на штык флажки

И с песнею в стрелковые пойдём кружки!..

— Вот предел, выше которого не должна подниматься вся эта шушера. Пока мы не позволим крутить себе бейца, так и будет… Меня беспокоят антисемиты. Главные антисемиты, Боря, на Западе. Они сегодня молчат. Но они нас ненавидят люто. Некоторые евреи начинают сомневаться: зачем полностью закапывать Советы? Что, мы плохо жили? Страдали запорами?.. Всю свою нынешнюю силу мы нарастили при Советах.

— Да, Лёня, — будто бы задумчиво сказал Борух Давидович, — мы их создали, и они неплохо послужили нам. Теперь, ты прав, слишком большие перемены опасны. У них своя логика… Как было хорошо: и там, за кордоном, свои, и тут свои. Все вертят головами, и мы вертим — и выжили, и заняли теперь такую высоту, с которой нас не столкнуть.

— То ли ещё будет, — сказал Лёня, — когда мы начнём всё приватизировать, как в ГДР. Мы будем продавать за копейки золотые рудники и серебряные заводы своим людям, которые выступят как американские, английские и прочие западные инвесторы. Но для этого мы обязаны поскорее и полностью овладеть всеми учреждениями, которые причастны к приватизации, процедурам банкротства и так далее. Мы должны создать свой слой очень богатых людей, баснословно богатых!..