Агентство "Золотая пуля"-3. Дело о вдове нефтяного магната - Андрей Константинов

Какое-то время мы посидели молча. Поразительно, но бред, который несла Муза, меня просто завораживал. До этого я никогда не замечала за собой особой любви к мистике, но сегодня с каким-то непонятным вожделением я хотела знать все новые и новые детали этой невероятной истории: вот я методом телепортации одновременно оказываюсь в разных концах света, вот я на глазах изумленной публики улетаю в окно на метле…

— А мой спутник?… Во второй раз рядом со мной был мой спутник?

— Нет, ты была одна.

— Правильно, потому что он ушел со мной. В первый раз ушел. И не вернулся. Потому что сел в вагон московского поезда. А поскольку телепортировать умею только я, то он сидел со мной в вагоне, а я в это время — туда-сюда, туда-сюда…

— Света… — осторожно спросила Муза, — а ты уверена, что… ездила в Москву?

— Все! С меня хватит! Отдавай мне мое платье, и я ухожу.

Муза, как ужаленная, подскочила с кресла.

— Знаешь что, Света, если у меня украли дорогой палантин (а я, заметь, до этого часа тебя не подозревала), то это не означает, что в отместку лишь за возможную вероятность подозрения можно валить с больной головы на здоровую и начать подозревать в воровстве меня…

Муза так лихо завернула, что я не поняла ни слова из того, что она сказала.

— Что ты несешь?

— У меня нет твоего красного платьица. И ты это прекрасно знаешь. Потому что ты, видно, передумала оставлять его у меня и ушла с выставки именно в нем.

Как-то всего этого было уже много.

Я встала, медленно убрала в сумочку сигареты и взглянула на приятельницу уже только в дверях.

— Запомни, дорогая. Я уходила с твоей идиотской выставки в костюме! Английский такой — пиджачок и юбочка. У пиджака — одна пуговичка, у юбочки — маленькая шличка. Все — темно-оливкового цвета. Знаешь, ягодки такие бывают — оливки. С косточками или с анчоусами. Иногда — с лимоном…

— …Прекрати этот фарс! — взвизгнула Веселовская. — В красном платье!

— …Для тех, кто не понял: в костюме! Темно-олив-ко-вом!

И я шарахнула дверью.

* * *

Напротив Музиного офиса был сквер. Лишь только я выскочила из подъезда, как с одной из лавок поднялся мужчина и пошел мне наперерез. Парубок! Только его мне сейчас и не хватало. Я резко дернулась в сторону, сделав вид, что не узнала его, но Игорь Сергеевич решительно преградил мне дорогу. Тогда я взяла сумочку под мышку и с вызовом протянула ему обе руки:

— Не стесняйтесь! Захлопывайте свои наручники.

Он улыбнулся, взял меня под руку и повел к своей насиженной скамейке.

— Зачем же сразу так? В наручниках ходят преступники. А вы — всего лишь свидетель. Правда, один из самых важных свидетелей.

— Свидетель? — обалдела я. — Не подозреваемая?

— А кто вам сказал, что вас подозревают? Муза Гурьевна? — мягко улыбнулся Парубок.

Я устало откинулась на спинку лавки. Кто бы знал, как я устала за сегодняшний день.

— «Подозревают» — это мягко сказано. Все просто уверены, что этот чертов палантин свистнула я.

— И вы очень расстроились. С Веселовской вот, видно, поссорились…

— А вы бы не расстроились?

— Я бы просто отбросил эмоции и стал рассуждать здраво. К тому же, Светлана, вы, оказывается, совсем не знаете Уголовно-процессуальный кодекс. Надо будет при случае сделать Обнорскому замечание.

— Я — журналист, а не милиционер.

— Во-первых, вы — красивая женщина, а потом уж — журналистка…

Батюшки, с каких это пор геи стали делать комплименты женщинам?

— …Хотя — журналистка «Золотой пули», — продолжил Игорь Сергеевич. — И должны бы знать, что подозреваемым считается человек, которого взяли на месте преступления с поличным. Либо если на него указали другие люди: видели, мол, как он воровал. А вас видели только примеряющей этот палантин.

— …И угрожающей хозяйке выставки украсть его, если не продаст…

— Да, это вы, Светлана, конечно, погорячились, — искренне рассмеялся Парубок, и я впервые обратила внимание на то, какая у него хорошая, открытая улыбка. — Но и это, к счастью, ни о чем не говорит. В смысле — ни о чем плохом. Ведь покинув выставку, вы тут же «Красной стрелой» уехали в Москву: вагон № 3, место № 11. И не исключено, что кто-то из гостей после полуночи еще видел этот палантин на выставке. Главное — найти этого человека. Я бы на вашем месте с этого и начал…

Я поняла, что Парубок не терял время зря — иначе откуда бы ему знать даже номер моего спального места в вагоне. Я облегченно вздохнула: хоть кто-то мне верит.

— Но их там было больше сотни! Все ходили, выходили, жевали, пили. Каждый до утра успел пообщаться друг с другом по многу раз. Попробуй потом вспомнить, когда ты кого видел — до полуночи или после. С одной стороны у всех — коллективное алиби, с другой — все на подозрении.

— Вы разумно рассуждаете, Светлана. И все-таки это шанс. Поговорите с теми, с кем вы успели на выставке пообщаться, кто дольше всех вас видел. Мы со своей стороны тоже работаем, но ваша помощь была бы бесценной.

Я с благодарностью посмотрела на Игоря Сергеевича. В этот момент позвонил мой мобильник. Васька слегка извиняющимся голосом (ведь мы очень плохо расстались в пятницу) спросила:

— Ты поссорилась с Беркутовым?

— С чего ты взяла?

— Тогда почему так быстро вернулась из Москвы?

— Вернулась, как и планировала, сегодня утром.

На том конце провода повисла нехорошая тишина. Васька кашлянула, словно у нее перехватило горло.

— Света… — она говорила медленно, словно подбирала слова, — я боюсь за тебя. По-моему, тебе надо лечиться. Поверь мне, как психологу. Патологическое вранье без выгоды для себя — это болезнь.

— С чего ты взяла, что я вру? — я начинала тихо ненавидеть свою подругу.

— С того, что ты вообще не ездила в Москву!

— Что-о?

— То! Ты физически не смогла бы так быстро обернуться. А в субботу в обед я видела тебя в бутике на Невском. Ты мне даже рукой сквозь витрину махнула. Мне очень жаль, Света, но ты — бессовестная лгунья!..

* * *

Игорь Сергеевич внимательно слушал меня. (Последний звонок Васьки был настолько нелепым, что, даже дав отбой, я еще какое-то время молча сидела на скамье, не умея собраться с мыслями.) Он сам подтолкнул меня к этому разговору: «Новые проблемы?»

Я начала со странного звонка Обнорского, перешла на «тронутую» Нину Дмитриевну, заразившуюся от нее дочь, не забыла даже про чокнутого бармена с его кофейной чашкой…

— Я так и понял, что не все здесь так просто… — задумчиво сказал Парубок. — Поверьте Света, так не бывает: чтобы в одночасье все ваше окружение вдруг… сошло с ума. Я — материалист и в мистику с чертовщиной не верю. Скорее, кому-то очень хочется выбить вас из седла: доказать, что сумасшедшая — вы.