Прорыв начать на рассвете - Сергей Михеенков

Он быстро переоделся. От новой формы пахло так же, как и от всякой новой формы. Чужим, враждебным от неё не пахло.

– Ну, вот ты какой у меня красавчик! – засмеялась Лида, заглядывая к нему из-за шторки.

– Запили соседи, запьём и мы, – невесело усмехнулся он, глядя куда-то мимо неё.

– Ты о чём?

– Так, дедовы присловья вспоминаются.

– А ну-ка, подожди. – Она схватила его за руку и повела в горницу. Там, возле зеркала, остановилась и поправила платье на груди. Ростом она была на полголовы ниже Воронцова. Гибкая, с сильными плечами и загорелыми руками, которые, как видно, не боялись никакой работы.

– А мы с тобой хорошо смотримся! Правда, ты уж больно молоденький. Но, смотри, и у тебя морщинка есть. – И она повернулась к нему и прижала прохладной влажной ладонью его щеку.

Он стоял неподвижно.

– Ладно. Поехали. Винтовку не забудь.

Винтовка стояла в углу. Он её сразу и не заметил. Та самая СВТ, которую ему отдал раненый десантник и из которой он ни разу так и не выстрелил.

Лида сидела впереди, покрикивала на коня и время от времени оглядывалась на Воронцова. Он чувствовал её взгляд, слышал её дыхание. А сам неотрывно смотрел на проплывающие мимо берёзы, мелькающие в глубине тенистые полянки и думал только об одном. Стоило спрыгнуть с телеги, пробежать каких-нибудь двадцать-тридцать шагов – и ты уже один, ты уже на воле, и беги куда хочешь, никто тебя не сыщет. Но в этой форме не побежишь. В лесу долго разбираться не станут.

– Саша, – позвала Лида.

Он обернулся.

– Не смотри так. Не смей и думать. Дядя Захар ни тебя не пощадит, ни меня. А мне тогда деваться некуда.

Он отвернулся, спрыгнул с телеги и пошёл рядом.

На станции завезли мёд и корзины в управу. Воронцов помогал носить.

– Пускай заходит, – услышал он голос из угловой комнаты, куда сразу зашла Лида.

– Саша, иди сюда, – выглянула из-за двери Лида и махнула рукой.

Воронцов переступил порог. За столом сидел человек, похожий на особиста, того самого, который однажды чуть не расстрелял их, вышедших из окружения после боёв под Юхновом и Медынью. Такой же самоуверенный, с нескрываемой брезгливостью во взгляде.

– Воронцов Александр Григорьевич, – прочитал он вторую строчку удостоверения, выписанного Захаром Северьянычем и вскинул глаза: – Имя-то не липовое?

– Имя моё, – подтвердил Воронцов.

– Полк, дивизия, армия?

– Восьмая воздушно-десантная бригада.

Начальник управы вскинул голову и некоторое время молча смотрел на Воронцова.

– Десантник, значит… А где выходил? На нашем участке десантники не выходили. Не было их здесь.

– Прибился к кавалеристам. Там был ранен. Там и в госпиталь попал. Потом деревню атаковали танки. Ушёл в лес и вскоре был задержан патрулём.

– А мне сказали, сам вышел. А? В милицию добровольно пошёл? Или Северьяныч сагитировал?

Воронцов покосился на Лиду. Та кивнула и отвернулась.

– Так точно, добровольно, – ответил Воронцов.

– Довольствие получаешь? Северьяныч там ничего не задерживает?

– Так точно, всё получил. С сегодняшнего дня приступил к службе.

– Хорошо. Как-нибудь к вам заеду. Посмотрю, какой там у вас порядок. – И начальник управы подмигнул Лиде. – На ушицу к Северьянычу.

– Приезжайте, Иван Денисыч. Всегда вам рады! – Лида сидела у окна и сияла, как румяное солнышко. Что-то её с этим человеком объединяло.

Начальник управы достал из сейфа печать и пристукнул удостоверение. Ничего пока подписывать не пришлось. И слава богу.

– Выдаём пока временное. Потом обменяем на постоянное. С фотокарточкой. Как положено.

Дорога назад показалась Воронцову длинной-предлинной. Ему стыдно было за то, что пришлось тянуться перед начальником управы, пристукивать прикладом винтовки и отвечать ему, как в строю, терпеть его презрительный взгляд и делать вид, что ничего не замечает. Когда подъезжали к деревне, он всё же не удержался и спросил Лиду:

– У тебя что, с этим, с начальником, что-то было?

– Ой, да ничего! – засмеялась Лида. – Сватал он за меня когда-то, давно уже, своего племянника, а маманя отказала. Так он с дядей Захаром потом неделю на мельнице жил. Стыдно было назад возвращаться. Он всех обнадёжил. А тут… С дядей Захаром они с тех пор друзья – не разлей вода.

– Всех ты тут с ума свела, – усмехнулся он.

– Вот только ты нос воротишь, – с той же усмешкой ответила и она.

Выехали в поле. Пшеница ходила волнами, так и колыхалась дымчатым морем с золотым тучным отливом. Воронцов подсел поближе к Лиде и сказал ей, дыша в самую шею:

– Лида, сестрица, помоги мне бежать. А? Век помнить буду. Век благодарить. Ну? Что тебе стоит отпустить меня?

Она отпрянула, натягивая вожжи:

– Что ты! Что ты такое говоришь? Помолчи и больше про это не смей заговаривать! Помнить ты будешь… Что мне с твоей памяти? Ваша память до калитки. Помнить он будет…

Поле проехали молча. В лесу, на сырой дороге, заросшей чередой и мать-и-мачехой, перехлёстнутой прохладными тенями берёз, она остановила коня и сказала:

– Беги.

Они смотрели друг другу в глаза. В какое-то мгновение Воронцов действительно был готов ринуться в лес и бежать в сторону солнца. Направление он уже давно определил и обдумал, как пойдёт. Там, на солнечный полдень, был фронт. Но увидел глаза Лиды, полные слёз, и швырнул винтовку в солому.

– Ты-то, может, и уйдёшь… А меня дядя за такое не пожалеет. В село сошлёт. Ты не знаешь, что это такое. В казарме полы мыть. Это у него такое наказание. Мужиков – в яму, под наган. А бабья казнь другая. На полы. На неделю. Сперва к немцам, а потом к нашим кобелям на потеху. Оттуда только в петлю дорога. Теперь понятно тебе? Дядюшка только с виду такой добрый.

До мельницы ехали молча. Когда телега загрохотала по настилу моста, просыпая вниз, на каменистую быстрину, струйки нагретого песка, истёртого ободами телег в пыль, с мельницы выбежала Геля и издали закричала:

– Жених и невеста! Тили-тили-тесто! Жених и невеста!

Воронцов почувствовал, что краснеет. А Лида, откинув голову и уронив с тугих чёрных кос, собранных вокруг головы, белый лёгкий платок, заливисто смеялась. Геля скакала вокруг телеги, пугала коня, рвала из-под ног какие-то белые тусклые цветочки и траву и забрасывала ими Воронцова и Лиду. А ту слова блаженной, казалось, нисколько не смущали…

Возле распахнутой двери мельницы Воронцов увидел сержанта. Он пристально смотрел на проезжавшую мимо телегу.

Спал Воронцов на диване. Вечером ходил на озеро, вытряхивал в корзину очередной улов, купался и шёл на ледник. А когда смеркалось, ложился спать. Лида приходила позже. Он слышал, как она шуршала одеждами, переодеваясь к ночи, как вздыхала и замирала, прислушиваясь к его дыханию, как что-то шептала и тихо проходила мимо, обдавая его своим запахом. Она долго не засыпала. Ворочалась на широкой кровати за ситцевой шторкой и печным боком, металась по подушкам и душной перине, не находя себе места. Не спал и Александр. Он думал о Пелагее. Вспоминал, как вот так же лежал на лавке, и как вздыхала рядом, за такой же пёстрой шторкой, Пелагея…