Теофил Норт - Торнтон Уайлдер

— Я больше ничего говорить не буду. — Рука ее в моей руке немного успокоилась. Слышно было, как «перекатываются шарики».

Она сказала:

— Пойдемте к фонарю, я хочу вам что-то показать.

Мы пересели на другую скамью. Она вынула что-то из сумочки, но мне не показывала.

— Тедди, я всегда ношу медальон на цепочке, но сегодня, когда мы с Делией уходили, его сняла. Сами понимаете, кто мне его подарил.

Я посмотрел на фотографию в медальоне. Она была сделана несколько лет назад. Матрос лет восемнадцати — он мог бы послужить моделью для любого плаката с приглашением во флот — смеялся в объектив, одной рукой обнимая Алису. Я представил себе, как это было: «Дамы и господа, подходите! Всего двадцать центов за снимок, и доллар за медальон с цепочкой. Вот вы, двое — молодость бывает только раз. Не упустите случай».

Я смотрел на снимок.

Она смотрела на снимок.

Она опять прошептала мне на ухо:

— Я хочу ребенка — для Джорджа.

Мы встали и пошли ко мне. У лестницы я сказал:

— Очень важно, чтобы Джордж не узнал. В этом весь смысл. Делия не проговорится?

— Нет.

— Вы уверены?

— Да. Делия понимает, как это важно. Она мне сколько раз говорила.

— Алиса, я не знаю вашей фамилии, и вы не знаете моей. Мы больше не будем встречаться. — Она кивнула. — Два раза за нынешний вечер вы были на волоске. Вы можете ходить к «Маме Карлотте» — меня там больше не будет.

Через два часа мы вернулись на площадь. Она заглянула за угол, как будто мы ограбили банк. Шепнула: «Кино кончилось» — и захихикала.

Я оставил ее в подъезде и пошел за такси. Я спросил шофера, сколько стоит доехать до Перекрестка первой мили.

— Пятьдесят центов, — ответил он.

Я вернулся и дал ей полдоллара и двадцать центов.

— А что вы скажете — где вы были?

— Как называется это место, где пели гимны?

Я сказал ей.

— Я постою здесь на углу, пока вы не уедете.

Она поцеловала кончики пальцев и приложила к моей щеке.

— Я, пожалуй, не возьму эту картинку Атлантик-Сити.

Она отдала мне пресс-папье. Потом пошла было к такси, но вернулась и сказала:

— Мне ведь больше не будет по ночам одиноко, правда?

И уехала.

Я вдруг подумал: «Конечно, с Пенелопой рядом все эти двадцать лет рос Телемах».

Эту главу можно было бы назвать «Шаман, или Le Médecin malgré lui»[87].

Однажды я нашел в моем ящике на почте записку с просьбой позвонить по телефону некоей миссис Йенс Скил по такому-то номеру, в любой день с трех до четырех.

— Миссис Скил, с вами говорит мистер Норт.

— Добрый день, мистер Норт. Спасибо, что позвонили. Друзья с большой похвалой отзывались о том, как вы читаете детям и взрослым. Не найдется ли у вас время почитать по-французски с моей дочерью Элспет и сыном Артуром? Элспет семнадцать лет, она милая, умная девочка. Нам пришлось забрать ее из школы, потому что она страдает мигренями. Она скучает по школе и особенно по урокам французской литературы. Мои дети учились в Нормандии и в Женеве. Оба хорошо говорят и читают по-французски. Они обожают басни Лафонтена и хотят прочесть с вами всю книгу… Да, у нас есть несколько экземпляров… Да, в начале дня нам очень удобно… С одиннадцати до половины первого, понедельник, среда и пятница — да. Можно послать за вами машину?.. Ах, вы предпочитаете на велосипеде… Мы живем в «Оленьем парке» — вы знаете, где это?.. Хорошо! Значит, можно сказать детям, что завтра вы будете?.. Благодарю вас.

«Олений парк» знали все. Отец нынешнего мистера Скила, датчанин, был судовладельцем. Он создал свой «Олений парк» не в подражание знаменитому копенгагенскому, а как любовное напоминание о нем. Я часто слезал с велосипеда перед высокой чугунной решеткой, охватывавшей широкий луг, который упирался в низкий утес над морем. Под роскошными ньюпортскими деревьями мелькнет, бывало, то олень, то кролик, то павлин — но, увы, Лафонтен! — ни лисицы, ни волка, ни даже осла.

Миссис Скил встретила меня в холле. «Элегантность» — слишком пышное слово для такого совершенства. Она была в сером шелковом платье, с серыми жемчугами на шее и в ушах. Изысканность, прелесть — но и что-то еще: мука, скрытая под стоическим самообладанием.

— Вы найдете мою дочь на веранде. По-моему, ей будет приятнее, если вы представитесь сами… Мистер Норт, если вы вдруг заметите, что она утомилась, вы не могли бы под каким-нибудь предлогом прекратить урок? Артур вам поможет.

Дочь — вся в мать; только там было страдание, а здесь — еще и крайняя бледность. Я обратился к ней по-французски.

— Мистер Норт, можно мы будем только читать по-французски? Говорить я устаю. — Она слегка прикоснулась к левой стороне лба. — Смотрите! Вон мой брат.

Я обернулся и увидел вдалеке мальчика лет одиннадцати, карабкавшегося по утесу. Я часто встречал его на кортах, хотя занимался он не у меня. Это был живой веснушчатый американский мальчик, каких часто изображают на бакалейных календарях рядом со стихотворением Уитьера. Его звали Галопом, потому что второе имя у него было Гэллоп и потому что он очень быстро говорил и никогда не ходил шагом, если можно было побежать. Он подлетел к нам и резко остановился. Нас представили, и мы важно обменялись рукопожатиями.

— Мы ведь уже знакомы, Галоп, — сказал я.

— Да, сэр.

— Тебя и здесь так зовут?

— Да, сэр. Элспет зовет.

— Мне нравится. Можно и мне тебя так звать?

— Да, сэр.

— Ты тоже любишь басни?

— Мы с ним очень увлекаемся животными. Галоп часами наблюдает за приливным озерком. Он уже знает там некоторых рыбок и рачков и дал им прозвища. Мы с ним все обсуждаем вместе.

— Я очень рад, мисс Скил, что вы хотите читать басни. Я довольно давно их не перечитывал, но помню, как восхищался ими в свое время. Они хоть и коротки, но значительны; скромны, но совершенны. Попробуем разобраться, как Лафонтен этого добивается. Однако прежде, чем начнем, будьте добры, позвольте мне немного освоиться в вашем красивом парке — и с вашими друзьями, которых я успел увидеть. Вас не утомит небольшая прогулка?

Она обернулась к медицинской сестре, которая как раз подошла:

— Мисс Чалмерс, можно мне сейчас пойти на утреннюю прогулку?

— Да, мисс Элспет.

Оленям был предоставлен павильон справа, под деревьями; кроличьи клетки образовали небольшой поселок; павлины владели вольером, часть которого служила и зимним убежищем.