Дети рижского Дракулы - Юлия Ли

– Гурко сказал, что ее держали в заточении… Сестра кухарки – что она жила в левом крыле.

– Это и есть левое крыло. – Даша повернула назад, в гостиную, а следом к лестнице, ведущей на верхний этаж. – Григорий Львович, идемте сходим вместе.

Бриедис засветил найденный в кухне ацетиленовый фонарь, видно, для того и оставленный, чтобы с ним спускаться в подземелье, и велел двум урядникам заняться подвалом, а сам последовал за Дашей.

Гуськом они зашагали по парадной лестнице, устланной белой дорожкой, по которой, как и по ковру в гостиной, казалось, никто никогда не ступал, до того чистым и свежим он выглядел. Похоже, обитатели этого дома были слегка одержимы чистотой и порядком.

Битых полчаса гости обходили комнату за комнатой, но ничего не нашли. Пока Даше не пришло в голову вернуться в спальню, находящуюся в самом конце крыла.

– Мне показалось, там все же жил кто-то, запах стоит… витает что-то живое, мыла или лекарства.

В этой спальне не было люстры, имелся лишь камин и окно, плотно занавешенное шторами густого малинового цвета. Даша прошла внутрь и, вынув из-за пояса свои перчатки, надела их.

– Ничего здесь не трогайте. Мы не должны забывать: монстры монстрами, а главный наш враг – проказа. Излечить которую невозможно.

Распахнув шторы, она уткнулась взглядом в плотные ставни, которые обычно вешают снаружи. Было темно, свет лился из коридора, но не доставал до темных уголков, освещал лишь край застеленной кровати с откинутым балдахином в цвет шторам и деревянным распятием над изголовьем.

Она повернулась к кровати, и лицо ее изменилось. Данилов увидел под маской взрослой дамы испуганную гимназистку.

– Поднесите ближе фонарь! Ничего не трогайте, – сказала она дрогнувшим голосом. Все столпились за ней, урядник поднял фонарь над головой.

Данилов не помнил, как, нарушив наказ Даши ничего не трогать, растолкал всех и бросился к белой, тонкой, как нимфа, фигурке маленькой худой девочки, ростом не больше двенадцатилетнего ребенка, длинные светлые волосы которой упали на лицо. Она лежала на полу в позе человека, скатившегося во сне с кровати, одна лодыжка ее была приподнята, истерта в кровь и привязана к столбу изножья. Бриедис в самый последний миг успел поймать историка за плечи и удержать, чтобы тот не принялся обнимать тело сестры, которая могла оказаться прокаженной.

– Ева, Ева, маленькая Ева! – выбивался из рук полицейского Гриша.

Одетая в чистую сорочку с рукавами, закрывавшими ее пальчики, с воротником, прятавшим ее подбородок, она вся будто утонула в полотне этого платья простого покроя, без оборок и кружев, похожего на ночную сорочку монахини. Данилов наконец замер, с ужасом глядя на хрупкое создание, и ждал, что скажет Даша.

Та намотала на лицо свой тонкий шифоновый шарфик так, что остались видны лишь глаза, подобрав юбки, опустилась на колени и осторожным движением убрала с лица девочки волосы.

– На лице язв нет. Но она такая истощенная, господи боже, кожа да кости, щеки запали… – Вынув свой серебряный портсигар, она поднесла его отполированную поверхность к приоткрытым губам и носу девочки. Данилов ничего не мог видеть за склоненной фигурой Даши, дернулся на шаг ближе. Бриедис поставил его обратно, крепко сжимая плечи.

– Надо раздеть, осмотреть. Мужчины, покиньте, пожалуйста, спальню, оставьте огонь на подоконнике. Григорий Львович, она еще жива, но я должна убедиться, что нет проказы.

Поднявшись и расправив руки в перчатках, она движением строгой сестры милосердия принялась выпроваживать всех за порог.

– Но даже после того, как я ее осмотрю и не найду ни одной хоть крохотной язвы или пятнышка, вам, Григорий Львович, все равно нельзя будет обниматься с ней и целоваться. Ее положат в лечебницу на карантин, и спустя полгода она ее покинет, счастливая и здоровая. Тогда и обниметесь. У лепры очень длительный инкубационный период. В некоторых случаях достигает и пяти лет!

Даша добилась того, чтобы все вышли, кивнула Соне, что та может остаться, и дверь перед Даниловым захлопнулась. Он прижал руки к лицу и привалился лбом к двери, отгородившей его от сестры.

Бриедис молча похлопал его по плечу.

– Ну хоть живая, – отозвался урядник.

– Она такая крохотная, будто… кукла, – всхлипнул Гриша.

– Ее долго держали без света, без движения. Что вы хотите, Данилов? – отозвался бесчувственный Бриедис. – Гурко сказал, что Тобин запер падчерицу в этой комнате, нанял Маклир, профессиональную сиделку из лепрозория, а ваш отец позволил ей выйти и передвигаться по всему крылу. Там в одной из комнат стоит рояль, она на нем играла… Если это вас как-то утешит.

Данилов, не отрывая рук от лица, покачал головой, давая понять, что нет, не утешит.

Палата, которую отвели Исидору Тобину в одном из инфекционных отделений Городской больницы в мало используемом крыле, состояла лишь из железной койки и окна. Тобин, с отхваченной наполовину бородой и кое-как остриженными седыми волосами, сидел на этой кровати, руки его были расставлены в стороны и привязаны ремнями к прутьям изголовья и изножья. Его лохмотья были заменены на больничную пижаму, на распухших босых ногах надеты полотняные онучи.

Против него на достаточном расстоянии, сколько могла позволить небольшая палата, восседал на стуле Арсений Эдгарович Бриедис. В своем темном мундире участкового пристава он казался безжалостным и строгим судьей.

– Я вам уже четвертый раз повторяю свою историю, юноша, – взмолился пленник. – Почему… почему вы обходитесь со мной так бесчеловечно? Я ничего не сделал. Пять лет заточения. Вы были моим спасителем, а сделались тюремщиком. Ни в чем моей вины нет. Скажите, где моя дочь?

– Вы говорите по-русски совсем без акцента, – отозвался Бриедис тоном, будто вел светскую беседу.

– Я прожил здесь почти двадцать лет, – мягко отвечал Тобин. – Слуги, люди, с которыми я пересекался, пока фабрики принадлежали мне, моя жена – все они говорили по-русски.

– Вам знаком человек по фамилии Сильченко, Николай Петрович?

– Нет.

– А адрес Крепостная улица, дом 20?

– Нет.

– Бывали ли в России в года, начиная с 1869-го?

– Я приехал в Россию в 1880-м с братом и сестрой Даниловыми.

Немигающим взглядом инквизитора сверлил Бриедис его изуродованное лицо с глазами, полными слез. И от этого отчаявшегося выражения лица страдальца приставу делалось не по себе. Пока он занимался допросом, Ратаев успел выяснить адрес, по которому проживал господин Сильченко, к слову, не державший никаких курсов, полгода как почивший при странных обстоятельствах. Шестидесятилетний старик жил один и умер, как и кухарка, от старческого малокровия.

– Откуда вы? Где родились? – продолжил Арсений.