Талантливый мистер Рипли - Патриция Хайсмит

Надежду внушало только то, что у него до сих пор не взяли отпечатки пальцев, а может быть, и не возьмут, потому что он пока еще вне подозрений. А что, если у них уже есть отпечатки пальцев Дикки? Может быть, мистер Грин-лиф немедленно вышлет оттиски из Америки, чтобы сличить с найденными на вещах? Отпечатки пальцев Дикки остались во многих местах: на его вещах в Америке, в доме в Монджибелло…

– Томазо! Пейте чай! – сказала Титти, снова осторожно дотронувшись до его колена.

– Спасибо.

– Посмотрим, что будет дальше. Во всяком случае, это какой-то шаг к выяснению истины. Раз это вас так удручает, давайте поговорим о чем-нибудь другом! Куда отправитесь после Афин?

Он попытался сосредоточиться на путешествии в Грецию. Страна представлялась ему золотистой. Такой ее делали блеск доспехов античных воинов и солнечный свет, которым пронизана эта земля. Перед мысленным взором предстали каменные статуи со спокойными, исполненными мужества лицами, как женские фигуры у входа в Эрехтенон[43]. Мысль о том, что перед поездкой в Грецию ему, возможно, придется давать отпечатки пальцев, была невыносима. Если это произойдет, он будет просто убит. Будет чувствовать себя ничтожней самой последней крысы в афинской канаве, униженней самого последнего нищего, который, возможно, обратится к нему за милостыней на улице в Салониках. Том закрыл лицо руками и зарыдал. Мечта о Греции лопнула, словно золотистый воздушный шарик.

Титти крепко обняла его за плечи своей пухлой рукой.

– Крепитесь, Томазо! Еще рано отчаиваться!

– Неужели вы не видите во всем этом дурного предзнаменования? – сказал Том уныло. – Неужели вы не видите?

Тома очень насторожило, что Роверини, до этого присылавший ему такие подробные дружеские послания, вдруг замолк и совершенно ничего не сообщил в связи с обнаруженными в Венеции чемоданами и картинами. Он провел бессонную ночь, а потом полный хлопот день, суетясь по дому, занимаясь мелкими домашними делами. Он расплатился с Анной и Уго, заплатил по счетам торговцам. Всю ночь и весь день был готов к тому, что в его дверь постучит полиция. Пропасть, разверзшаяся между его прежним размеренным и даже скучным существованием и теперешним, была просто душераздирающей. Он не мог ни спать, ни есть, ни просто спокойно сидеть на месте. Парадоксальность ситуации, когда он был вынужден принимать сочувствие Анны и Уго, а также отвечать на телефонные звонки друзей, которые спрашивали его мнение по поводу истории с найденными вещами Дикки, была невыносимой. Парадоксальность происходящего заключалась еще и в том, что ему не нужно было скрывать, как он удручен и, в каком отчаянии. Никто не мог его ни в чем заподозрить. Для окружающих такое поведение было как раз совершенно естественным. Ведь многие считали вполне вероятным, что Дикки убит, но то, что в обнаруженных чемоданах находятся все его вещи, включая бритвенный прибор и расческу, выглядело весьма подозрительным.

И к тому же вся эта затея с завещанием… Мистер Гринлиф получит его письмо с фотокопией послезавтра. К этому времени полиция, наверное, уже будет знать: отпечатки пальцев на чемоданах не принадлежат Дикки. Кроме того, возможно, они успеют, задержав отплытие “Эллады”, взять отпечатки у него самого. А если к тому же откроется, что завещание поддельное, правосудие станет неумолимым. И оба убийства будут тотчас раскрыты, это как дважды два.

Поднявшись на борт “Эллады”, Том ощутил себя каким-то бесплотным призраком. Он был изнурен бессонницей и ничего не ел, только пил кофе-эспрессо и держался все это время исключительно за счет нервного напряжения. Собрался было спросить, есть ли у теплохода связь с берегом, по раздумал: и так ясно, что есть. Ведь он на солидном трехпалубном судне с сорока восьмью пассажирами на борту.

После того как стюард внес вещи в каюту, он буквально свалился, чуть живой от слабости, упав лицом на койку и подмяв под себя нелепо согнутую руку, и впал в забытье. Даже не было сил переменить положение. А когда очнулся, ощутил, что теплоход движется. И не как-нибудь, а стремительно, нежно покачиваясь в том приятном ритме, который таит в себе сдержанную мощь и обещание бесконечного свободного движения вперед, чему ничто не сможет помешать. Постепенно Том стал приходить в себя. Правда, рука, которую он отлежал, безжизненно свисала, болталась как плеть, так что, идя по коридору, пришлось придерживать ее другой рукой. Часы показывали без четверти десять, и на палубе царствовала кромешная тьма.

Вдали, с левого борта, был виден берег. Вероятно, югославский: несколько расплывчатых огней в тумане и больше ничего. Только водная гладь да темное небо, такое темное, будто они плыли на черный, натянутый на пути судна экран, в который оно беспрепятственно входило. Только из глубины неведомого пространства экрана почему-то дул ветер. На палубе никого не было. Другие пассажиры, вероятно, в ресторане поглощали поздний обед. Том наслаждался одиночеством, рука мало-помалу обретала способность двигаться. Он ухватился за доски обшивки на носу судна, там, где они образуют букву V, и глубоко вздохнул. Утраченное было самообладание вновь возвращалось к нему. А что, если в эту минуту радист принимает радиограмму об аресте Тома Рипли? Пусть даже так, он все равно останется стоять здесь так же бесстрашно, как стоит сейчас. Или, быть может, броситься головой вниз через планшир, что послужит высшим проявлением мужества с его стороны, а также избавлением?

Но что это? Даже сюда из радиорубки на самом верху доносились сигналы: “бип-бип-бип”… Но его ничто не страшило. Будь что будет. Он предчувствовал, что именно таким и продлится его мироощущение во время плавания в Грецию. Бесстрашно вглядываться в глубины темных вод вокруг было столь же прекрасно, как и ловить взглядом очертания приближающихся греческих островов. В этой бархатистой июньской тьме его воображение рисовало небольшие островки, холмы Афин, усеянные домами, и Акрополь.

Среди пассажиров была пожилая англичанка, путешествующая в сопровождении незамужней дочери лет сорока, настолько нервной, что не могла даже минут пятнадцать спокойно позагорать в своем шезлонге на палубе: то и дело вскакивала и громко заявляла, что идет “прогуляться”. Мать, напротив, отличалась невероятным спокойствием и медлительностью. Ее правая нога была частично парализована и несколько короче левой. Она носила на этой ноге специальный ботинок с очень толстым каблуком и опиралась на трость. Когда он встречал подобных людей в Нью-Йорке, они просто бесили своей медлительностью, неизменным благообразием манер. Но здесь Том с удовольствием проводил с ней время, сидя в шезлонге на палубе и беседуя о том о сем, слушая ее рассказы о житье в Англии и Греции, которую она посетила в последний раз в 1926 году. Они вместе чинно прогуливались по палубе, она опиралась на его руку и постоянно извинялась за доставляемое беспокойство. Но ей явно льстило его внимание. Дочь тоже была счастлива, что кто-то взял на себя труд заботиться о матери вместо нее.

Не исключено, что в молодые годы пожилая англичанка была сущей мегерой. Возможно, из-за нее-то и выросла дочь такой неврастеничкой. Может быть, мать настолько привязала ее к себе, что та не имела ни малейшей возможности общаться с другими людьми и потому не смогла найти спутника жизни. Наверное, эта дама заслуживала, чтобы ее выбросили за борт, а не выгуливали на палубе, часами слушая ее болтовню. Но какое все это имело значение? Разве каждый в этой жизни получает по заслугам? Разве он сам получил по заслугам? Ему незаслуженно повезло – сумел скрыть два совершенных им убийства. Ему везло с того самого момента, когда он начал играть роль Дикки. В первой половине жизни судьба была невероятно сурова к нему, но стоило встретиться с Дикки, как он был с лихвой вознагражден за все. Хотя сейчас в Греции должно произойти что-то очень нехорошее. Его везение чересчур затянулось, и подарки судьбы сыпались слишком долго… Но даже если поймают на отпечатках пальцев и подложном завещании и приговорят к смерти, неужели боль во время казни на электрическом стуле или сам факт смерти в двадцатипятилетнем возрасте настолько ужасны, что те счастливые месяцы, которые он провел начиная с ноября и до сегодняшнего дня, не стоят этого? Конечно же стоят!