100 великих гениев - Рудольф Баландин

Недолгая его жизнь оправдывала бы очень краткий биографический очерк, если бы не вопрос: почему ему за столь малый срок удалось создать целый ряд гениальных произведений в стихах и прозе? Чтобы получить ответ, надо пристальней присмотреться к некоторым эпизодам его жизни.

В ранней неоконченной повести Михаил Лермонтов изобразил самого себя в образе главного героя Саши Арбенина: «Он семи лет умел уже прикрикнуть на непослушного лакея. Приняв гордый вид, он умел с презрением улыбнуться на низкую лесть толстой ключницы. Между тем природная склонность к разрушению развивалась в нем необыкновенно. В саду он то и дело ломал кусты и срывал лучшие цветы, усыпая ими дорожки. Он с истинным удовольствием давил несчастную муху и радовался, когда брошенный им камень обивал с ног бедную курицу».

Так бы хотелось воскликнуть с негодованием: «Какой дрянной мальчишка!» Но если рассудить всерьез и честно, ничего особенно гадкого он, судя по этому признанию, не совершал. Многие другие позволяют себе мерзости похуже, и не очень-то переживают потом… Впрочем, из них не только великие поэты, но и хорошие обыватели обычно не получаются.

Сам он высказался так: «Бог знает, какое направление принял бы его характер (речь идет о том же Саше Арбенине), если бы не пришла на помощь корь… Его спасли от смерти, но тяжелый недуг оставил его в совершенном расслаблении; он не мог ходить, не мог приподнять ножки. Целые три года оставался он в самом жалком положении, и если б не получил от природы железного телосложения, то, верно, отправился бы на тот свет. Болезнь эта имела важные следствия и странное влияние на ум и характер Саши: он выучился думать. Лишенный возможности развлекаться обыкновенными забавами детей, он начал искать их в самом себе. Воображение стало для него новой игрушкой… В продолжение мучительных бессонниц, задыхаясь между горячих подушек, он уже привык побеждать страданья тела, увлекаясь грезами души. Он воображал себя волжским разбойником, среди синих и студеных волн, в тени дремучих лесов, в шуме битв, в ночных наездах, при звуках песен, под свист волжской бури».

В детстве было у него одно первое очень сильное – на всю жизнь – душевное потрясение: он страстно влюбился в голубоглазую, златокудрую, прекрасную, как ангелок, девочку. («С тех пор я ничего подобного не видел, или это мне кажется, потому что я никогда не любил, как в этот раз».) Ему было 10 лет, над его чувством посмеивались, он сильно страдал, плакал, жаждал видеть ее, но, встречая, стыдился и убегал.

Это чувство оставило в его душе такой же светлый, волшебный, томительный след, как память о матери. Девочка-ангел пробудила в душе несбывчивые мечты, поистине любовь неземную. Через пятнадцать лет, 1 января 1840 года, после шумного маскарадного бала в Благородном собрании (в Колонном зале, в Москве), он написал стихотворение: «Как часто, пестрою толпою окружен…». Оно завершается так:

Эта жажда идеала, неутолимая в обыденной жизни, эта безнадежная печаль об утраченном рае (да и был ли он где-то еще, кроме воображения поэта?), эти детские мечты для него святы. Казалось бы, понимая, что милый образ сохранился только в его душе, а та прелестная девочка уже стала частью «пестрой толпы», поэту остается только посетовать на судьбу и грустно улыбнуться. Но он вспыхивает в гневе:

Взрослея, он оставался ребенком. Возможно, именно поэтому так сильно страдал от противоречивых чувств. Но можно ли иначе быть поэтом? Не сказано ли самим Лермонтовым про демона творчества:

Лермонтову чуждо смирение. Он бунтовщик по натуре, не желающий и не умеющий сдерживать свои страсти. Для него священны и благостны порывы творчества, пробуждающие в душе бурные чувства; вспышки вдохновения, внезапно озаряющие ум. И уже не поймешь, откуда этот свет – то ли с надземных высот, то ли из адского пекла.

Пятнадцатилетним отроком в стихотворении «Молитва» он обращается к Богу, сотворившему человека существом земным и небесным, сделав так, что мир земной ему тесен, в душе пылает «всесожигающий костер»:

Да, именно так было, есть и будет для творца, устремленного в неведомое. Он ищет не спасения, а воплощения души в своих творениях. И пусть в словах поэта заметна юношеская бравада, он высказал мысль очень верную: для истинного поэта вдохновение важней спасения. (Полвека спустя философ Вл. Соловьев посвятит этой теме интересную и поучительную статью.) В своих творческих дерзаниях юный Лермонтов порой заходит далеко. Например, бестрепетно предрекает крушение самодержавия:

К названию этого стихотворения – «Предсказание» – добавлено в скобках: «или мечта». Получается так, будто поэт со злорадством провидит ужасные потрясения, ожидающие Родину. И явление «мощного человека» с булатным ножом приводит его едва ли не в восторг. У этого страшного разбойника, которому смешны плачи и стоны жертв, помимо черного плаща (из театрально-романтического реквизита) еще и странное «возвышенное чело». В данном случае и ряде других поэт занимает позицию «По ту сторону добра и зла» (если воспользоваться названием и сутью работы Ф. Ницше). Вл. Соловьев имел все основания заключить:

«Я вижу в Лермонтове прямого родоначальника того направления чувств и мыслей, а отчасти и действий… которое для краткости можно назвать «ницшеанством». Глубочайший смысл действительности Лермонтова освещается писаниями его ближайшего преемника Ницше».

Теперь, основываясь на опыте XX века, нетрудно дополнить эту мысль, упомянув террористов-народников, анархистов, великих революционеров и диктаторов, умевших совмещать булатный нож с возвышенным челом. Надо только учитывать одно важное обстоятельство: Лермонтов не призывал к злодействам и переворотам, а предвидел их. То, что его мрачные прогнозы сбылись, подтверждает его проницательность, удивительную для юноши мудрость, а не скверный нрав. Жестокую правду жизни следует отличать от жестокосердия ее выразителя. А ведь были люди – и не из простачков! – считавшие Михаила Юрьевича едва ли не прирожденным злодеем. Ссылаясь на воспоминания самого поэта, Владимир Соловьев (сам философ и поэт) полагал: «С детства обнаружились в нем черты злобы прямо демонической… И это демоническое сладострастие не оставляло его до горького конца. Но с годами демон кровожадности слабеет, отдавая большую часть своей силы своему брату, демону нечистоты».