Тень мальчика - Карл-Йоганн Вальгрен

В тот же вечер позвонил Эве.

– Мне тебя не хватает, Данни, – сказала она. – Когда ты вернешься?

– Не знаю…

– Ты сожалеешь, что мы с тобой переспали?

– Нет. Не думаю…

Он вслушался в ее спокойное дыхание, попытался представить, какой мир воцарился в ее душе, когда она нашла Лизу. Она рассказывала, как это произошло, но он мало что понимал – не мог сосредоточиться. И даже не пытался что-то рассказывать сам. Все под контролем, сказал он банальную фразу.

– Как только вернешься, дай о себе знать, Катц. Представляешь, каково будет разгребать всю эту историю юридически?

Он делал все, что требовалось, – наводил справки, обдумывал, достал карту гавани. Как-то утром он пошел на Авенида Сарасота, улица не центральная, но и не очень далеко. Розовое здание построено, судя по стилю, в конце пятидесятых. Рельеф над входом представлял собой менору – семисвечник.

Была суббота. Утренняя служба уже началась. Катц взял с полки кипу и двуязычный молитвенник. Слева – испанский, справа – иврит. Кантор стоял на подиуме и читал амиду, перемежая пением. Катц открыл молитвенник на нужном месте.

Человек тридцать мужчин и женщин сидели по разные стороны от прохода. Была даже драпировка, отделяющая правую половину от левой, но она не использовалась. В основном сефарды, темнокожие, небольшого роста.

На него никто не обращал внимания, видимо, привыкли к американским туристам.

Голос кантора был усыпляюще прекрасен – глубокий, бархатный тенор. В сегодняшней службе речь шла о мести, о том, что Божье возмездие справедливо, оно не может быть несправедливым, но почти всегда неисповедимо. А человеческая месть понятна, но суетна и несправедлива.

Кантор после службы неожиданно направился прямо к нему и представился. Был очень удивлен, когда Катц сказал, что он из Швеции. Рассказал про еврейскую общину – первую в Новом Свете. Первые сефарды прибыли с испанскими колонизаторами и скрывали свою веру. Потом прибывали евреи с голландских Антильских островов, а во время войны – беженцы из Европы. Трухильо, кстати, не возражал против миграции. На собранные Всемирным еврейским конгрессом деньги купили землю на севере острова и домашний скот.

Кантор, смеясь, рассказал о немецкоговорящих ученых, профессорах и академиках, превратившихся в крестьян и животноводов.

– А вам тоже нужна помощь?

– Да…

– Скажите какая.

– Не пугайтесь… мне нужно купить пистолет.

Кантор посмотрел на него очень серьезно.

– У вас трудности?

– Только для самозащиты. Надеюсь, что мне не придется им воспользоваться.

Кантор явно сомневался. Он же не знал Данни, и просьба вполне могла показаться абсурдной.

– Все, что я могу сделать для вас, – дать номер телефона. Все остальное – ваше дело. Шабат продолжится еще… – он посмотрел на часы, – еще восемь часов. Приходите после авдалы.

* * *

Яхта стояла у дальнего пирса, среди других роскошных частных судов. Он посмотрел в бинокль – «Санта-Рохус». Панамский флаг. Теперь – панамский.

– Плачу тысячу песо, если ты меня туда доставишь.

Парень, рулевой экскурсионного катера, посмотрел на него презрительно.

– Сейчас? Уже темнеет.

– Да, сейчас.

– А что ты там собираешься делать? Меня не втягивай.

– Посмотреть. Просто посмотреть.

Катц достал из кармана пачку денег, добавил пятидесятидолларовую бумажку и протянул парню. Тот чуть ли не брезгливо взял деньги, и Данни почувствовал, как в нем опять поднимается темная волна ярости – теперь уже совсем не по адресу. Усилием воли подавил раздражение и постарался половчее спрыгнуть в катер, что далось не без труда – мышцы все еще слушались плохо.

Данни снял водонепроницаемый рюкзак и поставил на слань. Рюкзак почти ничего не весил, да в нем и не было ничего, кроме баллончика с перечным спреем, карманного фонарика и миниатюрного «кольта».

Стемнело, как всегда в этих широтах, очень быстро – когда они покинули устье Озамы, была уже ночь. На судах в гавани зажглись бортовые и топовые огни.

«Санта-Рохус». Яхта, которую он когда-то разбомбил, обозлившись, что не нашлось ничего ценного. Это было несколько веков назад, в другой жизни.

Они обогнули довольно короткий внешний пирс. Катц посмотрел на часы. Половина седьмого. Солнце зашло, но жара не спадала, ощущение, что завернут в согревающий компресс.

– Ближе подходить не стану, – сказал рулевой. – Пирсы патрулируют по ночам. Будем возвращаться, или отвезти тебя на набережную?

Он обернулся и остолбенел от неожиданности: странный пассажир исчез. В катере его не было.

Пирс освещен фонарями и перекрыт железной решеткой, на ночь ее запирают, и с берега на пирс не пройти. Мало этого – у решетки стоит охранник. Чуть подальше, на чьей-то яхте, больше напоминающей освещенный трехэтажный дом, что-то празднуют.

Катц подплыл к корме соседней яхты и ухватился за якорную цепь. В тени широкой кормы разглядеть его невозможно. Мужчина в смокинге вышел на палубу и помочился через релинг. Катц не шевелился. Боли в раненой ноге он не чувствовал. Пахло отработанным моторным маслом и жареным на углях мясом. Он дождался, пока денди в смокинге застегнет ширинку и уйдет с палубы.

«Санта-Рохус» стояла без огней. Клингберг был где-то еще, но рано или поздно он вернется. Катц не торопился. Месть не обязательно подавать в горячем виде.

Он проплыл вокруг «Рохуса», стараясь держаться поближе к корпусу. Прислушался. В каютах темно, полная тишина. На палубе ни единого человека. Иногда на яхтах такого класса оставляют вахтенных. Но не на «Санта-Рохусе».

На транце укреплен трамплин для ныряния, рядом – никелированная лестница с поручнями. Катц осторожно поднялся по металлическим с резиновым покрытием ступенькам и присел у ближайшей каюты.

Вздохи волн, накатывающих на обшивку яхты. Перед глазами опять мелькнула картинка… выбора у него, конечно, не было, но остаток жизни он проведет с постоянным и возвращающимся кошмаром. Он убил человека. Из-за этого ничтожества, Клингберга. В нем опять начало подниматься бешенство.

Он снял рюкзак и мокрую сорочку. Подождал, пока охранник на пирсе отойдет подальше, и проскользнул к двери, ведущей вниз, к каютам. Попробовал – не заперто.

Спустился по лестнице – точно так, как тогда, в Хессельбю, вместе с Йормой. Револьвер в одной руке, карманный фонарик в другой. Дверь в одну из кают открыта. Он заглянул – грязная койка, остатки еды в полиэтиленовом мешке. И знакомый запах – масло от комаров, тот самый запах…

Он прошел в салон. Оказывается, он прекрасно помнил – все было точно так, как тогда. Привинченная к полу мебель, обеденный стол, дубовая стойка бара.