Колдун. Земля которой нет - Кирилл Клеванский

Оба замерли, прикрыв глаза. Опустились руки, замедлилось биение бешеных сердец, выровнялось дыхание. Стих ветер, стелясь по плато. Замерли тени, окружив своего товарища. Все затаилось. А под куполом, там, где вместо свода красовался провал, стали расцветать серебряные бутоны. Луна, левое око богов, поднималась в зенит.

Спешили секунды, сменяясь минутами, а смертные словно ждали, когда серебряные бутоны спустятся со свода к подножию пещеры. Наконец первый луч тронул плато, окрашивая его своим мерным сиянием, и стены вновь дрогнули, сотрясаясь от бушующих сил.

Стоящий слева император призвал все тени разом. Он закутался в них, превращаясь в огромную черную реку, которая, вопреки законам богов, устремилась своим потоком не к земле, а к небу. Вскоре река дрогнула и разметалась на сотни брызг, которые могли бы показаться вам воинами, закованными в страшную броню. Их предводителем выступал исполин с гигантским двуручником наперевес.

Справа в свод ударил бушующий смерч. Сотканный из черных нитей, он немного напоминал реку Константина, но вскоре черное исчезло, оттесненное золотом. Ураган взорвался, и золотые нити ветра, так же как и черные капли, обернулись светлыми воинами. А их предводителем выступил брат-близнец исполина, разве что вместо двуручника у него были щит и копье. Щитом стало бешено раскручиваемое младшее Лунное Перо, а копьем – оскалившееся жалом старшее.

Осыпались прахом древние камни, трещинами пошли Врата, и две силы устремились друг к другу. Черное смешалось с золотым, ветер затанцевал с тенями наравне. Страшные удары посыпались в разные стороны. Они обращали камни в пыль, заставляли кислород гореть, а мгновением позже осыпаться снегом. Влага превращалась в пар, а пар больше походил на пепел, чем на туман. Все вокруг погрузилось в неистовство битвы. И лишь стук двух сердец, столь ровный, столь спокойный, был почти единым. Армии в лице всего двух смертных сражались, окутанные светом левого ока богов.

Смотрели сами боги на эту схватку или для них сие представление было мимолетной возней бабочек-однодневок, ворон не знал. Он никогда не видел богов, лишь слышал истории про них. Но ворон знал одно. Окажись здесь любой из бессмертных – и он бы пал ниц перед людьми. Могло ли какое-то жалкое бессмертное существо сражаться так рьяно, так отчаянно, так яростно, вырывая из лап Темного Жнеца каждый момент, каждое мгновение, каждый проблеск жизни? Нет, пожалуй. Никто из богов не смог бы сражаться наравне с этими смертными. Пожалуй, во всем мире не найдется того, кто сможет встать с ними вровень. Два исполина обрели себя в этой схватке.

Летел черный клинок, нацеленный на скрещенные копье со щитом, и на его кончике застыла целая армия тьмы. Воины буйствовали, неистовствовали в ожидании последнего решающего удара. Константин вложил в этот выпад все свое «я», вложил мечты, сожаления, горечь утраты, на миг он сам стал ударом. Но столь же решителен был Ройс: его ветер дул ровно, напоминая тайфун, обрушившийся на прибрежные земли.

Но порой, когда дух сражающихся на столь высоком подъеме, ситуацию решает нечто прозаичное. Камень, неудачно подвернувшийся под стопу. Песок, предательски ослепивший на скоростном выпаде. Порыв ветра, резанувший по ушам и сбивший равновесие. Или то, что сабли вовсе не были цельным оружием, они были лишь спрессованными металлическими опилками. Лишь Грязными Клинками.

Удар, окутавшийся золотом, с треском прошил защиту, разрывая Лунные Перья. Черный мифрил сделал свое дело и пронзил тело Тима Ройса. Глаза гладиатора, так и не понявшего, что значит быть воином, расширились от удивления, когда его верные Лунные Перья распались на четыре части.

Он падал на спину, а Константин с силой вонзал клинок глубже, в конечном счете пригвоздив Ройса к земле, словно бабочку к листу бумаги. Клинок вошел точно в сердце, и взгляд Ройса стал стекленеть. Жизнь покидала его. Темный Жнец, стоявший неподалеку, довольно потирал костлявые ладони. Сколько раз этот смертный уходил от его косы, сколько раз выныривал из его мешка, но этой ночью все закончится и наглец займет свое место в очереди перерождения.

– Я же говорил – это моя судьба, – устало произнес Константин, руки которого были залиты кровью и потом.

И лишь прозвучало слово «судьба», как взгляд Ройса вдруг вспыхнул пламенем. Его правая рука взметнулась, схватив с земли отколовшийся сталактит. Обычный камень вдруг превратился в настоящее копье, навылет пробившее грудину Константина. Тот с удивлением смотрел на рану, переводя взгляд с друга на подступившего Жнеца.

Император покачнулся, нелепо хватая руками воздух, и упал рядом с поверженным товарищем. Падая, он нашел в себе силы улыбнуться. Его клинок был так близок к цели, он сам был так близок к цели… Но Ройса в очередной раз спасли – черный мифрил, металл, способный рассечь саму судьбу, так и не смог преодолеть простой кулон. Жалкая металлическая лилия, оплетенная плющом, простецкий подарок Сильвии Сильверстоун, решила судьбу Тима Ройса.

Тим Ройс

Я лежал, не в силах пошевелиться, и чувствовал, как уходит жизнь. Она таяла, как снег по весне, капли ее утекали, позволяя мне насладиться неведомым доселе покоем и безмятежностью. Впервые в жизни мне не надо было спешить, не надо было сражаться, не надо было бороться и терзаться. Все, что мне оставалось, – это ждать. Ждать, когда Темный Жнец наконец заберет меня с собой.

– Прощай, друг, – прохрипели рядом.

Я с трудом повернул голову и увидел погибшего товарища, который не раз спасал мне жизнь, но чью жизнь я сам так и не смог спасти.

– До встречи в следующей жизни, мой старый друг, – прохрипел я и повернулся к своду.

Камни летели вниз, не выдержав нашей схватки, и их падение заставляло луну мерцать, словно подмигивая мне. В этот момент я вспомнил все. Вспомнил и тоже понял. Я понял слова Ушастого, понял его предсказания, понял слова Добряка, осознал смысл намеков Сонмара. Я вспомнил оперу, однажды виденную в театре, и старшего маласа. Вспомнил картину, увиденную в замке старого графа Нормана, и сами слова старика. Я вспомнил праздник Огня, дневники сумасшедших и Врата. Я вспомнил свое путешествие и способ превращения белого мифрила в черный. Я вспомнил Нимийскую кампанию и Мальгром. Я вспомнил Мию… и больше уже ничего не вспоминал. Пусть я получил все ответы на все свои вопросы, пусть я узнал все, что должен был узнать, но я лишь видел перед собой лицо улыбающейся красавицы.

Нет! Нет! Все не могло закончиться столь патетично, столь бульварно-романтично! Нет, у этой истории точно должен быть другой конец! Конец, в котором все будут жить счастливо.

– Эй! – из последних сил крикнул я подмигивающей луне. Теперь я мог это сделать, ведь я понял все. – Ты мне должна! Помни, ты мне должна!..

Тьма приняла меня в свои нежные объятия.

Взмахнув исполинскими крыльями, взлетел ворон, скрываясь в ночном небе.

Ангадор, двадцать лет спустя

По дороге шел странник среднего роста, закутанный в изорванный плащ. Широкие поля залатанной шляпы качались на ветру, а во рту красовалась травинка. Путник шел, немного пританцовывая, впрочем, таков был его легкий пружинистый шаг.