По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - Артем Драбкин

Несколько орудий дивизиона нашей бригады были разбиты или остались без боекомплекта. Один танк противника остановился прямо возле пакгауза, из которого санитары не успели вынести к причалу раненых…

Наша линия дрогнула, живые самостоятельно отходили к пирсу.

Под непрерывным обстрелом со всех сторон и наша группа короткими перебежками, не дожидаясь паузы между разрывами, спотыкаясь о многочисленные трупы, достигла берега. У причала стоял одиночный бронекатер, и его командир охрипшим голосом, стараясь перекричать ветер и грохот разрывов, ругаясь матом, торопил погрузку. Первыми погрузили раненых. Многие, не дожидаясь посадки, стали искать все, что можно было использовать под плавсредства: автомобильные покрышки, камеры, бревна и даже столы, из которых получались неплохие плоты, но вот куда отнесет их волной, никто не думал, лишь бы в море. Последним к причалу пробился какой-то катер с отчаянным экипажем, на него посадили командира бригады, раненого замполита и еще нескольких офицеров. Среди них я не увидел начальника артиллерии бригады подполковника Долгинского, кто-то сказал, что он уже погиб, попал в окружение и вызвал огонь на себя. Около меня остались Файницкий и еще несколько матросов, мы соорудили что-то похожее на плот, столкнули его в море и тут увидели, что недалеко от берега стоит наш катерок. Добрались до него и под огнем отошли от керченского берега, пристали в Опасной, где нас ждали. Подполковник Тхор, увидев меня, сильно отругал, и эта ругань стояла у меня долгое время в ушах. Мне нечего было ему ответить…

А немцы, как мы потом узнали, даром времени не теряли, БДБ (быстроходные десантные баржи) вылавливали наших моряков из воды и брали в плен.

К берегу на мелкосидящих посудинах пристало еще несколько спасшихся, один стал утверждать, что лично видел, как комбриг был убит, а другой заявлял, что видел, как немцы сняли комбрига и замполита с разбитого катера. Одним словом, каждый показывал свою осведомленность. А немцы действительно выпустили в море, кроме боевых кораблей, несколько мелких судов, выглядевших как рыбацкие сейнеры, на которые вместе со своими солдатами посадили власовцев или полицаев, и с борта этих судов они кричали по-русски в темноту: «Братки, плыви сюда, тут свои! Ребята, быстрей!», и уцелевшие, болтающиеся на волнах и шатких самодельных плотах, измученные люди шли на эти голоса, не подозревая, что это — плен…

Всех, вернувшихся из керченского ада, мокрых, голодных, измученных, продрогших (декабрь!), — отправляли на обогревательный медицинский пункт, где раненым оказывалась медпомощь, людям меняли обмундирование и белье на сухое, укладывали на нары и давали возможность отдохнуть…

За время этого злополучного десанта, всего за несколько дней, мне и моим подчиненным, медикам 83-й бригады, пришлось принять, обработать и эвакуировать около 350–400 раненых, не считая тех, кого отправляли без регистрации и даже без обработки.

В событиях тех декабрьских дней, в этом маленьком отрезке большой, долгой и кровопролитной войны, отразилась вся глубина великой трагедии в сочетании с беспримерным героизмом и самопожертвованием наших пехотинцев и моряков.

На керченском берегу бригада потеряла своих самых лучших и смелых бойцов.

Среди них был мой товарищ, командир разведроты Кондратович. В десанте у озера Соленое он шел со своими разведчиками в первом эшелоне, был ранен, но выполнил поставленную задачу — подавил огневые точки немцев, дав возможность высадиться основным силам. В темноте на нейтральной полосе остался наш раненый матрос — разведчик, вынести его не смогли, как ни пытались, и уже когда стало совсем светло, Кондратович встал в полный рост и пошел на нейтральную полосу, стал сам вытаскивать раненого. Ошеломленные таким героическим поступком немцы не стали по нему стрелять. Когда бригада стала готовиться к высадке в Керчь, Кондратович, узнав об этом, с рукой на перевязи, сбежал из госпиталя, высадился со своими бойцами на Митридат и там геройски погиб…

— Сколько времени понадобилось, чтобы привести бригаду в боевую готовность после декабрьских событий?

— Бригада почти не имела передышки. Батальоны заняли отведенный им рубеж обороны на Керченском плацдарме и продолжали выполнять свою боевую задачу. Пополнение, которое прибывало к нам, было неоднородным. Вместо моряков или пролетарской молодежи к нам прислали людей среднего и пожилого возраста, которые ранее не имели боевого опыта и среди которых было много уроженцев Закавказья, в основном из Азербайджана. Оборонительный рубеж одной из рот был на высоте 164,5, правым флангом упирался в урез воды Азовского моря.

Единственным подходом к этой роте была очень узкая, сильно пересеченная полоска берега вдоль уреза воды, который находился под постоянным огневым контролем немцев, и доставка на высоту боеприпасов, воды и продовольствия, а также эвакуация раненых проводились только ночью. Передовой пункт приема раненых был выдвинут на максимально близкое расстояние от передовой, в рыбачий поселок Юраков Кут. Жителей в этом поселке почти не было, и в опустевших домах и постройках расположились, хорошо замаскировавшись, тыловые подразделения бригады.

Дома в поселке располагались в два ряда и хорошо просматривались противником с господствующих высот, не говоря уже о воздухе и море.

Почти все время я находился в поселке, организовывая по ночам эвакуацию раненых из Юракова Кута. А немецкие артиллеристы постоянно били по поселку, тренировались в меткости стрельбы по неподвижным целям, развлекались. Иногда стреляли прицельно только из одного или двух орудий, что легко было определить по темпу стрельбы и характеру попаданий. После 2–3 выстрелов получалась вилка, и следующий снаряд обязательно точно попадал в очередной дом, стоящий на улице. Так, последовательно, немцы шерстили ряды домов. Очередная серия выстрелов была перенесена в ряд, на котором стояли дома, в которых лежали раненые. Мы с ужасом ждали, когда прилетит наш снаряд. А нетранспортабельных раненых ведь не вытащишь днем в вырытые щели и окопы, любое движение на улице сразу заметят немецкие артнаблюдатели, и будет еще хуже. Вокруг все горит, и такие мысли в голове… не о себе думаешь, а как спасти раненых… Иногда спасало какое-то чудо. Пара снарядов разрывается во дворе дома, в котором я нахожусь, следующий снаряд поджигает стоящий вплотную сарай, и ждем очередной выстрел, которым нас обязательно накроет прямым попаданием… но тут стрельба внезапно прекращается… Немцы натешились…

В начале февраля 1944 года меня вызвал к себе начальник Военно-медицинского отдела заново сформированной Приморской армии, генерал-лейтенант медслужбы Николай Иванович Завалишин, с которым я уже был неплохо знаком, он предложил мне новую должность — начальника госпиталя. Я ответил, как принято в таких ситуациях, что готов выполнить любой приказ, хотя уходить из бригады не хотел. Неожиданно я услышал знакомый голос главного хирурга армии профессора Сельцовского: «А вы, вообще, член партии?» — «Нет». — «Так как же вы будете руководить коллективом, где есть парторганизация и проводятся партийные собрания, на которых вы даже не сможете бывать?!.»

Мне хотелось спросить у Сельцовского, с каких пор его, известного хирурга и автора применяемой в армии противошоковой жидкости, интересует партийность военврачей и какое ему до этого дело? — но сдержался. Вернулся в бригаду, которая вела позиционные бои на правом фланге Приморской армии. На нашем участке были очень трудные условия, и тут возникла следующая ситуация. Потери бригады пополнялись в основном, как я уже сказал, солдатами, призванными из южных республик, которые плохо переносили холода, отсутствие воды и пищи по несколько суток и другие фронтовые невзгоды. Многие из этого пополнения, для того чтобы попасть с передовой в госпиталь, занимались самоповреждениями, и если с самострелами мы быстро расправлялись, то с искусственно вызванными заболеваниями и другими хитроумными приемами справиться было несколько труднее.