Заморозь мне `маргариту` - Лорен Хендерсон

Проезжая мимо заколоченного досками торгового центра, ставшего пристанищем для несметного числа рыночных лотков, я посмотрела налево, надеясь увидеть азиатку, которая обычно проповедует на этом месте, взгромоздившись на стул. Отлично, проповедница на месте. Ее английский был все таким же невразумительным, и мегафон ничем тут помочь не мог. Однако сегодня проповедница решила ограничиться самыми понятными словосочетаниями.

– ИИСУС ЛЮБИТ ВАС! – крикнула она проходившим мимо девушкам, которые от неожиданности вздрогнули. Волосы девчонок были густо напомажены и скручены в толстые, блестящие черные пучки, явно искусственные, но великолепные.

– ЖАЛКИЕ ГРЕШНИЦЫ! – добавила проповедница и довольно улыбнулась.

– Не верю я этой хрычовке, – заявила одна из девчонок. Другая неудержимо захихикала. Я остановилась у светофора, прислушиваясь к их разговору.

– Надо будет сказать это Френчи, когда он начнет меня лапать. Как заору ему в ухо: «ЖАЛКИЙ ГРЕШНИК!» Ой, со смеху помереть можно…

Загорелся зеленый. Я поехала дальше, свернула у «Макдоналдса» налево и покатила в сторону Брондсбери – там целый лабиринт узких улочек, где дома жмутся друг к дружке, а переулки так тесно заставлены машинами, что тем, чья ширина превосходит ширину моего «эскорта», приходится непрерывно уворачиваться и лавировать. Я добралась до железнодорожного переезда, чудом сохранив все боковые зеркала, и выехала на ничейную территорию. Здесь дороги были шире, но по большей части зловеще пустынны. Вдоль улиц стояли полуразвалившиеся лавки, иногда попадались стоянки подержанных автомобилей. Сюда не проникало влияние молодых колонизаторов, мнящих себя яппи. Никто не хотел селиться в сомнительной близости от спальных районов.

А вот и сам спальный район. Я свернула в жилой квартал и припарковалась между двумя вполне ухоженными автомобилями. Если кто-нибудь захочет раскурочить или слямзить машину, то моя будет выглядеть наименее соблазнительно. Почему-то в глаза так и лезли «сузуки-витара». Наверное, такую моду ввел местный наркоделец.

Я выбралась из машины и огляделась, пытаясь сориентироваться. Не хотелось показывать, что я потерялась. Всегда ненавидела большие жилые кварталы: найти дорогу здесь сложнее, чем в лабиринте Хэмптон-Корта[88], откуда все-таки есть выход и в котором над твоей головой всегда сидит человек на платформе и кричит, что делать, если заблудился. Я минут двадцать искала дом, названный именем Уильяма Вордсворта[89], потом десять минут обходила его, пытаясь найти домофон и кнопку номер 58. Этими поисками я занималась под пристальными взглядами мальчишек, у которых был настолько тоскливый вид, будто они сидели перед телевизором. У них были тупые, безразличные глаза и безнадежно опущенные плечи, точно они смотрели «Ричарда и Джуди»[90]. Думаю, им пошла бы татуировка на лбу: «И это все, что ль?» Не утешало даже то, что они не приставали ко мне. С определенной точки зрения домогающиеся подростки – явление более здоровое, чем печальная группа кладбищенских зомби.

Я нажала кнопку с номером 58. Я не знала, есть ли кто-то дома и захотят ли со мной говорить. Однако практически сразу послышалось унылое жужжание, затем – щелчок дверного замка. Несколько секунд я боролась с неожиданно тяжелой, точно бетонной, дверью. Мне стало жаль жильцов, которые хотя бы три раза в неделю не толкают штангу.

Но вот я и внутри. Я помешкала, рассматривая серые помятые двери лифта, потом решительно нажала кнопку – прежде чем выбирать способ передвижения, стоит осмотреть транспорт изнутри. Створки лифта разъехались, и стало очевидно, что многие жители дома Уильяма Вордсворта посещают занятия по арт-терапии, чтобы познать свое внутреннее дитя. Точнее сказать, своего внутреннего младенца, поскольку им не удалось продвинуться дальше доэдиповой стадии – обсессивная фиксация на гениталиях и телесных функциях. А может, они слишком увлекались физиологическими опусами Кэти Экер[91].

Слава богу, урбанистические поэты в своих излияниях ограничились стенами лифта. Благоразумно решили не удобрять пол использованными шприцами, презервативами и отходами жизнедеятельности человеческого организма, которым были посвящены их литературные изыскания. Тем не менее, когда лифт добрался до пятого этажа, я уже знала о частной жизни индивидуумов, известных под именами Карл, Силла и Брайан, гораздо больше, чем хотелось. Не думаю, что смогла бы смотреть им в глаза, если б нас познакомили.

Как только двери лифта открылись, я увидела Хэзел. Та стояла в дверях квартиры.

– Сэм? Я получила твое сообщение…

Она замолчала, ожидая, что я объясню, зачем мне понадобилось с ней встречаться. То есть чтобы попасть к ней в квартиру, требовалось что-то сказать. Хэзел заняла такую позицию, чтобы блокировать проход, но не выглядеть при этом враждебно. Однако дверь в подъезд она мне открыла. Полдела сделано.

– Можно к тебе? – спросила я, решив сделать вид, будто считаю само собой разумеющимся ее гостеприимство. – Здесь не очень удобно говорить.

– У меня мало времени, – сказала Хэзел, но все-таки сделала маленький шажок назад.

– Ничего. Я не собираюсь тебе мешать. Просто это очень личный разговор… – Я замолчала, чтобы мои слова загадочной недоговоренностью повисли в воздухе.

Последовала продолжительная пауза; наконец Хэзел вздохнула, отступила в сторону и жестом предложила мне войти.

Типичная муниципальная квартира с дурной планировкой, разделенная на максимальное количество крохотных комнатушек. За входной дверью располагался узкий коридорчик, двери в комнаты находились очень близко друг к другу, так что сразу становилось ясно – теснота за ними адская. За первой дверью налево была гостиная, куда и провела меня Хэзел. Дверь напротив вела в микроскопическую кухню. Почему архитектор решил, что коридор должен проходить посреди квартиры, отделяя кухню от гостиной, – большая загадка; вместе из них получилось бы вполне приемлемое жилое пространство.

Хэзел не предложила мне даже чаю. Она просто села на диван и сложила руки на коленях, ожидая, когда я усядусь напротив. Никакой непринужденной беседы, никакой светскости. В такой обстановке гораздо труднее поднимать сложные вопросы. Пытаясь выиграть время, я огляделась. Комната была меблирована безлико, не позволяя судить о ее обитательнице. Ни определенной цветовой гаммы, ни собственного стиля, по которому можно было бы судить о вкусе Хэзел. Казалось, она оставила все, что можно, от прежних жильцов и добавила лишь самое необходимое. Стол, диван и стулья с прямыми спинками – типичные образчики крайне непритязательной мебели; стоит отвести от них глаза, и уже не помнишь, как они выглядят. Над диваном висели две книжные полки, на которых в алфавитном порядке были расставлены сценарии. Все чисто, аккуратно и функционально, как сама Хэзел. И как самой Хэзел, квартире этого вполне хватало.