Мельничная дорога - Кристофер Дж. Эйтс

– Обманщица! – крикнул я.

– Я видела тебя с мужчиной. – Ханна отвернулась от меня, будто испугалась, что я могу ее ударить.

– Обманщица! – Мой голос дрожал от ярости. – Ничего не было. – Я весь трясся от ослепляющей ярости и, пожалуй, не понимал, на кого кричу – на Ханну или на отца. «Ты, как я посмотрю, весьма смел для педика».

Руки Ханны были по-прежнему связаны за спиной. Не помню, как я привязал ее к стволу, обмотал веревкой, завязал узлы. «Тебя следует наказать» – так часто говорил отец, и его слова звучали у меня в ушах.

Не знаю, что я собирался сделать. Поучить, как отец, ремнем? Больно, терпишь, и все заканчивается. Дальше этого, наверное, не думал. Потому что в жизни ничего не боялся. Сознавал опасность, но не представлял последствий. Разве я мог вообразить, что чувствовала Ханна?

Я вновь услышал голос отца, когда тот стоял на поляне. «Та девка врет или ты точно педик?» А ведь я ее спас! И вообще – все, что случилось, – это из-за нее. А теперь меня в чем-то обвиняют. Презирают, вешают ярлык, предают. Педик? Я взглянул на Ханну, и мне показалось, будто я прочитал в ее глазах это слово. Она меня бесконечно осуждала.

Ханна почти не сопротивлялась. Наверное, решила, что, покорившись и подыгрывая, сумеет успокоить меня.

Напрасно. На меня нашло затмение, и ничто не помогло: рядом стоял отец и, нашептывая в ухо, подогревал мою ярость.

«Так ты сосал у старикана, педик?»

Как смела Ханна осуждать меня? Клеймить словами моего отца?

«У тебя духу не хватит, педик, скинуть меня с этой скалы».

Он был само зло. Убить его одного было недостаточно.

И я взял воздушку.

Росборн, Нью-Йорк, 2008

Их голубая машина стояла наполовину скрытая в соснах, напротив Расщепленной скалы, где двадцать шесть лет назад они оставили велосипеды, но мужа поблизости не было. Маккласки затормозил, быстро выбрался из автомобиля, сунул в кобуру пистолет, и они бросились по ведущей от шоссе тропинке – пути, который Ханна помнила с детства. Хотя Маккласки не произнес ни слова, любой бы заподозрил неладное с Пэтчем, прочитай то, что тот написал и утром отослал жене. Что у него в голове? Только бы не опоздать, молила Ханна.

Маккласки бежал по пересеченной местности на удивление быстро, и Ханне пришлось постараться, чтобы не отстать. Картины мелькали в голове, как карты в колоде: детектив останавливается, чтобы помочь ей перелезть через камни, она выдыхается, снова ощущает прикосновение дула пистолета к макушке, к тому месту, где рождаются опаляющие ее кошмары, видения, в которых она ощущает запах его зубов… Ханна опять привязана к дереву, и ее жалят пульки, а затем боль в глазу, больнее нет ничего в мире, потом темнота, как в пещере, и ее глаз – сам пещера.

Тропа тянулась по оплетенной корнями деревьев впадине, через выжженное зноем, усеянное наполовину погруженными в землю камнями пространство, и привела к развилке.

– В какую сторону? Помнишь? – спросил Маккласки.

Ханна представила Пэтча и мокрую красную бандану.

– Где-то здесь течет ручей. – Она запыхалась.

– Ясно.

Он потянул ее вниз, по уводившему в неглубокую долину ответвлению. И чем ближе они подходили к месту, тем Ханна явственнее слышала звук – сначала лишь шепоток, который усилился до рева водопада. Это были ее собственные слова: «Ты же… педик».

Осыпь на крутом склоне грозила падением, и, стараясь удержаться на ногах, Ханна вспомнила, как у нее вырвалось роковое слово, буквально слетело с губ. Слово, которое она слышала в школе по сотне раз за неделю. На девочку из мира двадцатитрехлетней давности, девочку из другого столетия нашло затмение.

Ведь есть же и другие слова. А если бы она употребила не это? Могло бы все сложиться иначе?

Они перебрались через ручей, и Ханна поняла, что цель уже близка. Вспомнила, как Пэтч поднес к ней красную бандану, к тому, что осталось от ее глаза. Как, увидев выражение его лица, сообразила, насколько все плохо, – Пэтч побелел, она чувствовала, что ему хочется убежать.

Тропа поднималась, с одной стороны блестела голая скальная порода, с другой подступали густые заросли лавра. Маккласки обернулся, чтобы помочь Ханне забраться на очередной каменистый уступ, но она, вспомнив, как они лезли сквозь кусты, попросила остановиться и показала на то место, которое никогда не забудет.

– Стой здесь, Ха, – сказал Маккласки, сворачивая с тропы в кустарник и сухие листья. Но она не послушала и двинулась за ним – осторожно ступала по похожей на пергамент траве и, стараясь не шуметь, раздвигала мясистую блестящую зелень и сплетение ветвей.

Маккласки остановился и выставил за спину руку, приказывая ей замереть, и одновременно потянулся к пистолету. Однако Ханна сделала еще шаг, под ногой треснула веточка, и она посмотрела поверх плеча детектива на поляну.

Та самая.

Ханна вспомнила дерево – то же, что прежде. Только теперь к нему привязан Мэтью.

А Патрик держит ружье.

Он попятился, осматривая веревки и узлы, в правой руке колыхалось ружье. По взгляду Мэтью можно было понять, что он надеется отболтаться и выкрутиться. Патрик обещал снять с губ ленту. Теперь это ничем не грозит.

Патрик готовился шагнуть вперед, когда из кустов раздался звук; он поднял ружье и, оперев о другую руку, обернулся: на поляну выходил из кустов мужчина и что-то нащупывал у себя под пиджаком.

Патрик приложил ружье к плечу, взвел курок и хотел выстрелить, когда заметил еще одного человека, и его палец застыл на курке.

– Ханна!

Мужчина в кустах навел на него пистолет и крикнул:

– Патрик, это я, детектив Маккласки! Мы с вами знакомы, однажды встречались. Послушайте меня, опустите ружье.

– Ханна! – позвал Патрик.

– Пэтч, это я, – произнесла она. – Все хорошо.

Майк Маккласки – Патрик знал это имя. Детектив, который снабжает Ханну информацией. Маккласки помахал ему рукой.

– Патрик, дружище, смотрите на меня, только на меня. Помню вашу грудинку. Ничего вкуснее не пробовал. Опустите ружье, и мы все обсудим.

– Ханна!

В голове Патрика стало проясняться. Детектив что-то еще кричал, но он больше не слушал. Лишь отметил, что птицы на деревьях продолжают петь. В ушах никаких посторонних звуков, кроме собственного дыхания, мысли буквально свились в один ком, и все встало на место. У него единственный путь, и этого никак не изменить, он ясен, как свет, и остальное не имеет значения. Как он мог подумать, будто потерял ориентир, если дорога безошибочно привела его сюда? Патрик разглядел Ханну лучше, чем когда-либо раньше, понял, как никогда не понимал, они смотрели друг на друга, и их не разделяло ничего, кроме воздуха. Патрику даже показалось, что он слышит ее мысли, знает, чего она хочет от него и всегда хотела, это ясно читалось в глазу Ханны.