Похитители снов - Мэгги Стивотер

– Ходят слухи, что именно поэтому ты здесь, а не в Джерси.

– Он пытался убить меня, – сказал Кавински, и глаза у него сверкнули.

У него не было радужек. Только зрачки и белки. И уродливая похотливая улыбка.

– Но он не всегда берет и делает. В любом случае, меня так просто не убьешь. Ты убил своего старика?

– Нет, – ответил Ронан. – Его убили сны.

– Яблоко от яблони, – заметил Кавински. – Готов попробовать еще разок?

Ронан был готов.

Таблетку на язык. Запить пивом.

На сей раз он заметил приближение земли. Словно его выплюнуло из воздуха. Он успел задержать мысли, задержать дыхание, свернуться – и влетел в сон. Быстро. Как будто выскочил из едущей машины.

Без единого звука Ронан вкатился в заросли.

Они с деревьями смотрели друг на друга. Закричала странная птица. Девушки-Сироты нигде не было видно.

Ронан пригнулся. Он был тихим, как впитавшаяся в землю дождевая капля.

Он подумал: «Бомба».

И увидел «коктейль Молотова», почти такой же, как тот, который он швырнул в «Мицубиси». Из сырой лесной земли торчали три камня, так что виднелись только их верхушки – изглоданные зубы, замшелые десны. И между ними лежала бутылка.

Ронан пополз вперед. Сомкнул пальцы на покрытом росой горлышке.

«Te vidimus, Greywaren», – шепнуло дерево.

«Мы тебя видим, Грейуорен».

Он плотнее обхватил бомбу рукой. И чувствовал, как сон движется, движется…

Ронан проснулся.

Кавински уже вернулся. Свет за окном стал тусклым и мертвым. Стемнело. Шея и подбородок у Кавински были освещены снизу, как у садового гнома. Его и без того напряженное лицо еще обострилось, когда он понял, что принес Ронан.

Ронана, как обычно, парализовало, но он прекрасно видел, что держит в руке «коктейль Молотова», такой же, как на вечеринке – скрученная футболка, сунутая в горлышко пивной бутылки, полной бензина. Бомба выглядела совершенно так же, как во сне.

Но теперь фитиль горел.

Пламя, прекрасное и ненасытное, уже дошло до стекла. Бензин плескался у стенки, стремясь к уничтожению.

С диким смехом Кавински локтем нажал кнопку, открыл окно, выхватил бутылку и швырнул ее в темноту. Она пролетела всего метра два, прежде чем взорваться; стекла полетели в бок «Мицубиси» и в открытое окно. Запах был ужасный – он победил в воздушном бою, – а от шума Ронан на некоторое время оглох.

Свесив руку из окна и как будто ни о чем не беспокоясь, Кавински стряхнул осколки с кожи на траву. Еще две секунды – и ему оторвало бы руку. А Ронан лишился бы лица.

– Эй, – сказал Ронан. – Не трогай мои вещи.

Кавински обратил к нему глаза под набрякшими веками.

– Посмотри.

Он продемонстрировал свою добычу – диплом в рамочке. Джозеф Кавински, закончивший Академию Агленби с отличием. Ронан раньше не видел таких штук и понятия не имел, как они должны выглядеть. Какая бумага, какие формулировки. Но он узнал окруженную чернильными брызгами подпись – как на корреспонденции из Агленби. Художественные росчерки директора Белла было нельзя не узнать.

Кодекс Ронана требовал ничему не удивляться, тем более не выказывать удивления, но точность воспроизведения была поразительной.

– Ты слишком эмоционален, Линч, – сказал Кавински. – Это нормально. Я всё понимаю. Будь у тебя яйца, было бы по-другому. – Он постучал себя по виску. – Тут целый магазин. Идешь в отдел электроники, берешь телевизор, валишь. Не отвлекайся.

Кавински достал с заднего сиденья еще упаковку пива.

– Готов?

И они заснули. Они засыпали раз за разом, а звезды катились и скрывались, и луна пряталась в деревьях, и солнце двигалось вокруг машины. «Мицубиси» был полон невероятных приборов и колючих растений, поющих камней и кружевных лифчиков. Когда нагрянул кипящий полдень, они вылезли, сняли пропотевшие футболки и стали спать на солнце. Им виделись вещи, слишком большие, чтобы вместиться в машину. Снова и снова Ронан вламывался в свои редеющие сны, крался среди деревьев, что-то воровал. Он начал понимать, что имел в виду Кавински. Процесс сна не имел особого значения; грезы были побочным продуктом, а деревья – просто препятствиями, чем-то вроде неработающей сигнализации. Закоротив их, он выносил что хотел, не беспокоясь, что сон испортит его добычу.

День тянулся, долгий и тонкий, как ниточка, готовая порваться, а потом настала ночь, соблазнительно отражавшаяся от сотни белых автомобилей. Ронан не знал, сколько дней прошло – а может, это была всё та же ночь. Как давно он разбил «кабана»? Когда в последний раз столкнулся с кошмаром?

Потом настало утро. Он не знал, было ли это всё то же утро или новое. Трава намокла, капот «Мицубиси» густо покрывали капли, но Ронан не мог сказать, что это – дождь или просто роса.

Он сидел, прислонившись к заднему бамперу «Мицубиси» – гладкая поверхность холодила его голую спину – и ел лакричные конфеты. Казалось, они плавали в алкоголе, переполнявшем желудок. Кавински осматривал последний шедевр Ронана – бензопилу. Он убедился, что она работает, изувечив покрышку на одном из «Мицубиси», а потом присоединился к Ронану и взял конфету. Кавински был слишком пьян, чтобы интересоваться едой как чем-то помимо самой идеи.

– Ну? – спросил Ронан.

После общения с бензопилой лицо и голая грудь Кавински были покрыты маленькими крапинками резины. Он сказал:

– А теперь присни «Камаро».

Легко.

Таблетка. Пиво. Сон.

«Камаро» стоял среди деревьев сонного леса; вообразить его оказалось не труднее, чем всё остальное, что забрал Ронан. Просто машина была больше.

Войти

Выйти

Он молча положил руку на ручку двери. Листья деревьев трепетали над головой, вдалеке всхлипывала птица.

Девушка-Сирота наблюдала за ним, стоя по другую сторону машины. Она покачала головой. Ронан поднес палец к губам.

«Проснись».

Он открыл глаза и увидел утреннее небо… и «Камаро» стоял рядом. Победоносно-оранжевый. Неидеальный. Идеально неидеальный, запачканный, потертый, как «кабан». Вплоть до царапины на дверце (Ганси однажды въехал в куст азалий).

Сначала Ронан испытал даже не радость, а облегчение. Он не портил всё подряд – он вернул «Камаро» и мог отправиться на Монмутскую фабрику, не боясь унижений. А потом нахлынул восторг. Ронана накрыло эйфорией. Она трепала и возбуждала его. А он-то так гордился коробкой-головоломкой, солнечными очками, ключами. Какой же он был дурак, совсем как ребенок, влюбленный в свои каракули.

Он приснил машину. Целую машину. Ее не было – и вот она появилась.