SPQR. История Древнего Рима - Мэри Бирд

Письма Цицерона показывают, что испытания, связанные с войной и приемом в своем доме диктатора, были только частью тех бед, которые навалились на него в это время. Между пересечением Рубикона Цезарем и его убийством в мартовские иды 44 г. до н. э. семья и домашний очаг Цицерона развалились. За эти пять лет он развелся с Теренцией, которая была ему женой на протяжении 30 лет, и вскоре женился вновь. Ему было 60, его невесте – 15, их брак продлился всего несколько недель, и он отослал новую жену обратно к матери. Тем временем его дочь Туллия развелась с третьим мужем, Публием Корнелием Долабеллой, ярым поклонником Цезаря. На момент развода Туллия была беременна и умерла в начале 45 г. до н. э. вскоре после рождения сына, который пережил ее ненамного. Ее предыдущий ребенок от Долабеллы родился недоношенным и тоже умер всего нескольких недель от роду. Цицерон был поглощен горем, что явно не помогало налаживанию отношений с молодой женой: он уединился в одной из своих самых отдаленных усадеб, чтобы в тиши обдумать план, как увековечить память дочери. Вскоре он придумал наделить ее божественным статусом, обеспечить ей, как это называлось тогда, «апофеоз».

Брак в Риме, по сути, был делом простым и сугубо частным. Государство, в отличие от наших дней, играло минимальную роль. В большинстве случаев мужчина и женщина считались мужем и женой, если они это утверждали, и они прекращали находиться в браке, если оба, или один из них, объявляли о расторжении брака. И это все, не считая одной-двух пирушек, что требовалось большинству римских граждан. Для богатых имелись более официальные и дорогостоящие свадебные церемонии с знакомыми нам символами изменения статуса: специальными нарядами (невесты традиционно были в желтом), песнями, шествиями и переносом невесты на руках через порог супружеского дома. Имущественные хлопоты тоже возрастают для богатых: в частности, отец невесты собирает приданое, которое ему возвращается в случае развода. Одна из неприятностей, постигших Цицерона в 40-х гг. до н. э., заключалась в том, что ему пришлось возвращать приданое Теренции, в то время как вечно нуждавшийся в деньгах Долабелла, похоже, не вернул приданое Туллии, по крайней мере в полном объеме. Женитьба на молодой Публилии давала надежду компенсировать потери.

Основной целью брака было, как и во всех прежних культурах, получение законнорожденного потомства, которое автоматически наследовало статус римских граждан, если оба родителя были гражданами или удовлетворяли различным условиям смешанного брака с чужеземцами. Именно это и лежало в основе сюжета о похищении сабинянок: первые браки в новом городе изображаются как «законное изнасилование» в целях продолжения рода. То же послание транслируется на надгробиях римских жен и матерей в течение всей римской истории.

49. Римская фреска, запечатлевшая идеализированную сценку античной свадьбы, где люди и боги действуют вместе. Невеста с покрытой головой сидит в центре на супружеском ложе, ее подбадривает расположившаяся рядом Венера. К ложу прислонилась фигура Гименея, одного из богов-защитников супружества. В дальнем левом углу люди заняты приготовлениями к купанию невесты

Эпитафия примерно середины II в. до н. э., написанная на «нелюбезной гробнице любезной женщины», некоей Клавдии, точно передает традиционный взгляд: «Своего мужа она любила всем сердцем. Она произвела на свет двух сыновей: одного из них она оставила на земле, другой находится под землей. В речах она была прелестна, а также соразмерна в движениях. Она следила за домом. Пряла шерсть. Больше сказать нечего» Иными словами, достойная роль женщины заключалась в том, чтобы быть преданной своему мужу, производить потомство, радовать глаз, быть хорошей хозяйкой и вносить вклад в домашнее благосостояние, занимаясь ткачеством и прядением. Другие посмертные посвящения превозносят женщин, проживших всю жизнь подле одного мужа, и подчеркивают такие «женские» добродетели, как целомудрие и верность. Сравните эпитафии Сципиона Барбата и его потомков, где восхваляются военные достижения, государственные должности и активность в общественной жизни.

Трудно сказать, насколько это представление было идеализированным образом женщины, а насколько реальностью. Безусловно, многие громкогласно сокрушались по старым добрым временам, когда женщин держали в строгости. Эгнация Метелла, который забил жену палкой до смерти за то, что вино пила, приводил в пример один писатель I в. до н. э. (Это совершенно мифический случай в царствование Ромула.) Даже император Август воспользовался образом прялки для создания благопристойного традиционного впечатления. Он просил жену Ливию «позировать перед прессой», как сейчас бы выразились, работая за ткацким станком в атрии на глазах у публики. Однако есть основания полагать, что «старые добрые времена» были во многом продуктом фантазии более поздних моралистов и плодотворной темой для потомков, мечтающих восстановить былое благолепие.

Не менее спорным оказывается образ противоположного свойства, набиравший популярность в I в. до н. э.: новый стиль поведения свободной женщины. Считается, что римлянки в это время предпочли иной стиль жизни, предполагавший социальную активность, свободный секс, нередко также супружеские измены, не сдерживаемые ни мужем, ни семьей, ни законом. Некоторые такие дамы хотя бы принадлежали к «полусвету», они были актрисами, певицами, девушками по вызову и проститутками. К их числу относится известная вольноотпущенница Волумния Киферида, любовница и Брута, и Марка Антония – и убийцы, и горячего поклонника Цезаря. Однако так вели себя и многие жены и вдовы высокопоставленных сенаторов.

Всех затмила слава печально известной Клодии, сестры злейшего врага Цицерона Клодия, жены сенатора, умершего в 59 г. до н. э., и любовницы поэта Катулла (впрочем, в ее списке значились и многие другие). Теренция, по слухам, тоже ревновала Цицерона к сестре Клодия. Ее то превозносили, то низвергали как неразборчивую соблазнительницу, коварную интриганку, почитаемую богиню и ходящую по краю авантюристку. Цицерон называл ее «палатинской Медеей» – удачно придуманное выражение, соединившее образ страстной ведьмы-детоубийцы из греческой трагедии и место жительство Клодии в Риме. Катулл дал ей в своих стихах псевдоним Лесбия, не только чтобы скрыть ее настоящее имя, но и в честь греческой поэтессы Сапфо, родом с острова Лесбос: «Будем, Лесбия, жить, любя друг друга! / Пусть ворчат старики – за весь их ропот / Мы одной не дадим монетки медной! … / Дай же тысячу сто мне поцелуев…»[63]

Однако не стоит все эти яркие образы принимать за чистую монету. Отчасти это только эротические фантазии. Отчасти – отражение обычных страхов патриархального общества. В истории известны случаи, когда мужчины оправдывали свою власть над женщиной, одновременно смакуя женскую распущенность и осуждая опасную и грешную самку, чьи во многом выдуманные прегрешения, сексуальная неразборчивость (при этом встает неудобный вопрос об отцовстве любого ребенка) и безответственное пьянство требовали жесткого контроля со стороны мужчины. История про бескомпромиссное поведение Эгнация Метелла по отношению к его выпившей жене и слухи о диких пирах у Клодии – две стороны одной идеологической медали. Кроме того, во многих случаях ужасающие описания женской преступности, власти и злоупотреблений создаются не для разоблачения конкретных особ, а чтобы спровоцировать совсем другую дискуссию. Так, Саллюстий, обсуждая заговор Катилины, уделяет внимание нескольким женщинам, игравшим, предположительно, заметную в этом роль. Яркие женские образы символизируют аморальную испорченность общества, породившего Катилину. «Что берегла она меньше – деньги или свое доброе имя, было трудно решить», – насмехался Саллюстий над женой сенатора и матерью одного из убийц Цезаря, характеризуя, как ему казалось, дух времени.[64] Цицерон со своей стороны использовал Клодию как успешный отвлекающий маневр в непростом судебном разбирательстве, где он защищал одного из своих дружков, бывшего любовника Клодии, которого обвиняли в убийстве. Именно из этой речи Цицерона стала известна большая часть подробностей ее сомнительного поведения – от регулярных прелюбодеяний до диких пляжных вечеринок, превращавшихся в оргии. Целью Цицерона было отвести обвинение от своего друга, дискредитируя ревнивую Клодию и делая из нее посмешище и главную злодейку, оказавшую дурное влияние на его подзащитного. Трудно, конечно, вообразить себе Клодию целомудренной, сидящей дома женой и вдовой, но если бы она удосужилась в своем изысканном доме на Палатине прочитать это цицероновское описание, то вряд ли себя узнала.