Моя гениальная подруга - Элена Ферранте

Во время этой поездки к виа Орацио я чувствовала себя несчастной иностранкой, попавшей в чужую среду. Я выросла с этими ребятами, считала их поведение нормальным, а их грубый язык своим. Но на протяжении шести последних лет я ежедневно шла по пути, о котором они даже не догадывались и на котором добилась настоящих успехов. Беда в том, что в их компании мои успехи не имели никакого значения; мне приходилось помалкивать — ничего из того, что занимало мои мысли, их попросту не интересовало. Если же у меня порой вырывалось то или иное замечание, оно их только пугало. Что я делаю в этой машине, спрашивала я себя. Конечно, здесь мои друзья, мой парень, и мы едем на вечеринку в честь свадьбы Лилы. Но сама эта вечеринка означала, что Лила — единственная, в ком я нуждалась, — больше не принадлежала к нашей компании, следовательно, и нужда в посредниках между ею и мной, то есть в людях, сидящих в этой машине, отпала. Тогда почему я была не с Альфонсо, который имел непосредственное отношение к человеку, лишившему меня подруги? Почему я не остановилась поговорить с Нино, почему не сказала ему: «Подожди, пойдем на вечеринку вместе. Когда выходит журнал с моей заметкой? Давай выроем себе норку и спрячемся в ней от Паскуале с его дурацкой машиной, от грубых шуток Энцо, от визга Кармелы и… от Антонио. Да, и от Антонио»?

60

Мы первыми из молодежи вошли в зал ресторана. Настроение у меня было хуже некуда. Сильвио и Мануэла Солара уже сидели за столом с антикваром, его женой-флорентийкой и матерью Стефано. Родители Лилы занимали длинный стол вместе с другими родственниками, моими родителями, Мелиной и сердитой Адой, жестами подзывавшей брата. Оркестранты рассаживались по местам, настраивали инструменты, певец проверял микрофон. Мы в смущении бродили по залу. Мы не знали, где нам сесть, и не осмеливались спросить об этом официантов. Антонио ходил за мной по пятам и пытался развеселить.

Меня позвала мать, но я сделала вид, что не слышу. Она окликнула меня еще раз. Я не реагировала. Тогда она поднялась и своей шаркающей походкой сама подошла ко мне. Она хотела, чтобы я села рядом с ней. Я отказалась.

— Почему за тобой увивается сын Мелины? — прошипела она.

— Никто за мной не увивается, мама!

— Думаешь, я дура?

— Нет.

— Иди и сядь рядом со мной.

— Не пойду.

— А я сказала — иди! Мы не для того тебя учили, чтобы тебя сгубил нищий работяга, сынок этой ненормальной.

Я подчинилась, но она все продолжала ругаться. Подтянулась остальная молодежь, все друзья Стефано. Джильола увидела меня и замахала, приглашая сесть с ними, но мать меня не пустила. Паскуале, Кармела, Энцо и Антонио присоединились к компании Джильолы. Аде наконец удалось отделаться от матери, препоручив ее заботам Нунции; она наклонилась ко мне и сказала на ухо: «Пойдем со мной». Я стала подниматься, но мать с раздражением схватила меня за руку. Ада недовольно скривилась, развернулась и села рядом с братом: он смотрел на меня, а я закатывала глаза к потолку, показывая, что меня удерживают насильно.

Заиграл оркестр. Певец, почти лысый мужчина лет сорока с очень тонкими чертами лица, мурлыкал что-то, распеваясь. Прибыли другие гости, зал наполнился. Все проголодались и не скрывали этого, но надо было дождаться молодоженов. Я снова попыталась встать, но мать прошипела: «Кому сказано: сиди со мной».

Сидеть с ней. Я подумала о том, что она, сама того не замечая, противоречит сама себе. Она не хотела, чтобы я училась, но раз уж выяснилось, что учусь я хорошо, стала думать (в чем я с ней соглашалась), что я лучше ребят, с которыми выросла, и что мне с ними не по пути. Сейчас она удерживала меня рядом, надеясь уберечь от бушующего моря, омута, пропасти или другой такой же опасности, воплощенной, по ее мнению, в Антонио. Но если я буду с ней, значит, останусь в ее мире и стану такой же, как она. А если я стану такой, как она, кому я буду нужна, кроме того же Антонио?

Наконец появились новобрачные, встреченные громом аплодисментов. Оркестр заиграл свадебный марш. Я как пришитая сидела возле матери, и ощущение, что я здесь чужая, крепло во мне с каждой минутой. Лила шла под руку с мужем, сияя ослепительной улыбкой, под восторженные возгласы гостей. Она была прекрасна и казалась счастливой. Я с детства мечтала быть такой, как она, чтобы убежать от матери. Но я все перепутала. Лила осталась на прежнем месте, крепко привязанная к тому миру, от которого, как ей представлялось, взяла лучшее. Лучшего жениха, устроившего эту свадьбу и позволившего ее брату и отцу играть в обувную фабрику. Ничего общего с ролью прилежной ученицы, которая досталась мне. Меня охватило чувство полного одиночества.

Новобрачным полагалось исполнить под вспышки фотокамеры танец. Они закружили по залу, двигаясь легко и красиво. «Даже Лила, — думала я, — не сумела сбежать из мира моей матери. Но я это сделаю! Я ей не поддамся! Мне надо просто вычеркнуть ее из своей жизни, не замечать, что она здесь, — как когда-то учительница Оливьеро, приходившая к нам уговаривать отца отдать меня учиться». Мать крепко держала меня за руку, но я внушала себе, что она не имеет надо мной власти; я напоминала себе, что у меня высшие баллы по итальянскому, латыни и греческому, что я взбунтовалась против преподавателя богословия и что статья с моей подписью вот-вот выйдет в том же журнале, где печатается красивый и умный парень из нашего лицея.

В зал вошел Нино Сарраторе. Я увидела его раньше, чем Альфонсо и Маризу, и вскочила на ноги. Мать ухватила меня за подол платья, но я от нее вырвалась. Антонио, все это время не спускавший с меня глаз, просиял, уверенный, что я сейчас присоединюсь к их компании. Но я повернулась спиной к центральному столу, за которым между супругами Солара и четой из Флоренции сидели Лила и Стефано, и прошествовала в конец зала — к Альфонсо, Маризе и Нино.

61

Мы нашли себе места за свободным столом. Я болтала с Альфонсо и Маризой и ждала, что Нино первым обратится ко мне. К нам подошел Антонио, наклонился ко мне и сказал на ухо:

— Я занял тебе место.

— Уходи, — прошептала я. — Моя мать обо всем догадалась.

Он неуверенно осмотрелся и вернулся за свой стол.

Между тем в зале все явственнее слышался гул недовольства. Многие гости успели заметить: что-то идет не так. На разные столы подавали вино разного качества. Одним уже принесли основное блюдо, а другие все еще сидели без закусок. Раздался чей-то возмущенный голос: почему родственников и друзей жениха обслуживают со всем почтением, а на родственников и друзей невесты не обращают внимания? Запахло скандалом. Мне стало так противно, что я набралась смелости и сама обратилась к Нино, попросив его рассказать о статье, посвященной нищете в Неаполе. После этого я рассчитывала как бы между прочим задать ему вопрос о последнем номере журнала, в котором должна появиться моя коротенькая заметка. Он заговорил, и стало очевидно, что он не просто интересуется этой темой, но и очень хорошо осведомлен о положении дел в городе. Меня поразила уверенность его тона. Если на Искье в нем еще сохранялось что-то от забитого мальчишки, то теперь он показался мне даже слишком взрослым. Как мог восемнадцатилетний парень рассуждать не о нищете вообще, как, например, Паскуале, а с невозмутимым видом перечислять конкретные факты, ссылаясь на точные данные?