Не гореть! - Марина Светлая

Потом сидела в душевой и отмокала. Бодриться ей было уже не надо — бодрости теперь хватало на весь день — после пленки-то. А вот решение, как дальше жить, — пока так и не пришло. Возвращаться в Киев она не собиралась. Это, в конце концов, глупо. Прямо сейчас она не была готова ко встречам с Дэном, но это вовсе не значит, что им и поговорить не о чем. Ей бы только разобраться. С тем, кто там шастает вокруг него. И с собой заодно. Потому что это в себе она запуталась. В своей ревности и в своих страхах — снова быть ненужной. И неважно, что Оля никогда и не жила иначе, чем в состоянии ненужности. Важно быть необходимой, как воздух, тому, кто необходим самой. Надо же… она, оказывается, привыкла, что он за ней носится. Противоположную ситуацию принять сложнее.

Оля мрачно рассмеялась.

Потом вылезла из душа, осторожно вытерлась и напялила свободную футболку, в которой почти что тонула. И только после этого стала придирчиво разглядывать себя в зеркале, понимая, что Дэн, в сущности, прав. Настоящая Ёжкина-Матрёшкина. Взъерошенная, бледная, худая, одни кости и мышцы. Она не знала, не имела понятия, какие женщины ему нравятся. Никогда не задумывалась над этим. Было довольно того, что ей самой ее внешность никогда не нравилась и тем более странным казалось, что на мужчин вокруг она последние несколько лет производила впечатление, притом совсем к этому не стремясь. Ей и без того было к чему стремиться в режиме учебы и караулов.

Стремиться к чему — было. А реального плана не было. В часть ее не взяли. Денег — впритык. Не пошла бы с Ди в салон — осталась бы заначка.

И знакомых на весь поселок — мужичок, с которым в поезде ехала и чью фамилию не помнила. Зато помнила, что у него турбаза где-то возле той самой пожарки, в которой Дэн…

Олька вспыхнула.

Даже бледные впалые щеки с четко очерченными скулами подернулись румянцем. Как если бы посреди зимы вдруг выглянуло нежданное солнце. Басаргин отучил ее не гореть. Одним взглядом в диспетчерской, первым поцелуем у реки на закате, прикосновением ладони к коже в новогоднюю ночь. И тем, что было, когда остался в ее доме после тяжелой смены. Дело ведь даже не в сексе. Не только в нем. Дело в том, что с ним она чувствовала себя настоящей. Какой должна быть, а не такой, какой ее пытались лепить другие.

Где располагалась та чертова турбаза, Оля, признаться, накануне толком и не поняла. Видела только каланчу, возвышающуюся над другими зданиями. Потому теперь, разглядывая широкие деревянные ворота с фирменной вывеской в народном стиле и живописные коттеджи, она удивлялась, как это так — накануне и не заметила. И возвышающиеся вершины гор вокруг поселка не видела. Только сейчас все, что ее окружало, пусть и не было наполнено яркими красками, но все же начинало дышать весной. Дэн — близко. Руку протяни — и вот он. И все равно, что она не знает ни где он живет, ни с кем. Со всем этим Оля обязательно разберется, но позже. Сейчас — приведет в порядок собственную жизнь, чтобы было что ему предлагать. Сейчас — вспомнит себя, какую уже и забыла, но которая когда-то жила, не ставя себе целей, которые ей и не нужны. Сейчас — пройдет смывкой по бисквиту, снимая краску, которая ей, наверное, и не подходит даже. Обязательно найдется ее настоящее лицо. Отыщутся черты, которых она не помнит. И тогда наконец позволит себе гореть.

Пана Мыколу Оля нашла на удивление быстро. В сущности, даже искать не пришлось. Он торчал во дворе, раскладывая по крыльцу скарб из своего необъятного походного рюкзака. А увидав ее, почему-то обрадовался, сверкнув глазами и брякнув: «О! В пожарку не взяли, да?»

Как так вышло, что по истечении следующего часа она оказалась в штате турбазы вторым инструктором, Надёжкина не понимала уж точно. Не иначе звезды стали — в районе местной кухни, где завтракало начальство, и куда приволок ее пан Мыкола. Точно так же, как накануне у Лысака они от нее усердно отворачивались. Но тут неожиданно сыграли в плюс и ее образование с физподготовкой, и то, что она девушка, — туристы-де любят, чтобы в группе была девушка, чтоб за детишками присматривать, и ее возраст довольно-таки располагал. А уж что не умеет ничего, гор не знает — так научится. Вот пан Мыкола Бачей и научит всему, бери, мол, в команду, давно же просил второго инструктора для походов. Так рассудила Людмила Назаровна, заведовавшая всем этим шумным хозяйством, разглядывая Надёжкину с долей снисходительности и благожелательности.

«Да мы ж с тобой почти земляки!» — в ответ на Олины благодарности с искренним гостеприимством и почти что отеческой интонацией отмахнулся от нее уроженец села Лумшоры в Закарпатье, учившийся в Харькове, но обосновавшийся во Франковской области.

Так же лихо он решил и вопрос ее проживания в поселке, уже к вечеру перевозя вещи на базу, где ей выделили комнатку. О том, где здесь она будет размещать уже первую партию кукольного барахла, которое вскоре начнет переправлять к ней Диана, Оля пока не думала. Все и без того слишком быстро происходило, чтобы вникать в такие детали. Крыша над головой есть — уже хорошо. Работу нашла — прекрасно. Дэн где-то в пределах досягаемости — это куда лучше, чем когда она в Киеве, а он в шестистах километрах от нее.

С остальным она станет разбираться потом. И куда печку с пакетами фарфорового порошка ставить, где рабочий уголок себе определить и что делать с Дэновыми бабами. А пока она слушала наставления пана Мыколы относительно уже следующего дня и едва успевала за этим деятельным, хоть и не очень шумным мужичком.

«Обутку тебе, главное, удобную на завтра, маршрут не суперактив, но и подъем там — не детская прогулка… в плохой обуви умаешься, разношенное бери», — бухтел он, показывая ей хозяйство туристической базы, состоявшей из нескольких коттеджей, беседок, многочисленных молоденьких смерек[1], высаженных с эстетической целью, и гуцульского уголка с живописным сеновалом — видимо, тоже из соображений красоты и для придания колорита.

А Олин взгляд неизменно возвращался к каланче, расположенной прямо за этим чертовым уголком. И слушая чуть заторможенную речь пана Мыколы, скрашенную акцентом, она только и пыталась, что кивать в такт.

— К семи завтрак, — наставлял он ее. — Туристы к восьми выходять, но мы в это время уже готовы всегда. И смотри мне, завтрак не пропускать, поняла?

— Поняла, — раз за разом выдавала ему Оля, мол, я по-прежнему слушаю.

И когда вечером того же дня, к исходу которого успела оформиться в отделе кадров и отыскать местный рынок, чтобы купить недостающее в хозяйстве на первое время, она, наконец, оказалась в одиночестве и тишине, вдруг обнаружила, что и окна ее комнаты выходят все на ту же каланчу, темнеющую в полумраке сумерек, разбавленных светом фонарей во дворе базы. Горло ее судорожно сжалось, и она дернулась к телефону. Позвонить? И что сказать? «Привет, Басаргин, я приехала!»

И услышать в ответ: «Нафига?»

Это в лучшем случае. В худшем — продолжить общение с барышней, которая «слухае», пока он «спыть».

Впервые за несколько минувших суток, помимо страха, обиды и бог знает чего еще из разряда эмоций «чет я приуныл», в Надёжкиной наряду с ревностью шевельнулось острое желание узнать, кто она такая, эта… с кем он там «спыть». Кто там от него в декрет собрался. И какого черта он так быстро нашел ей, Оле, замену.