Лондон. Биография - Питер Акройд

Несколько раз сама тюрьма Флит подвергалась сожжению; последний сильный пожар произошел в 1780 году по вине злоумышленников, которых возглавлял — что весьма символично — некий трубочист. Она была отстроена по старому проекту, благодаря чему многие ее любопытные особенности сохранились. Например, в одной из стен тюрьмы, выходившей на улицу, которая теперь называется Фаррингдон-стрит, было зарешеченное окно; под ним висела железная кружка для милостыни, а один из заключенных постоянно выкрикивал изнутри: «Помните о бедных узниках!» Именно в эту тюрьму угодил Сэмюэл Пиквик, который, побеседовав с ее обитателями, «забытыми» и «оставленными без внимания», заявил: «Я видел достаточно… У меня голова болит от этих сцен и сердце тоже болит».

Тюрьма Флит была снесена в 1846 году, но место, на котором она стояла, расчистили лишь спустя восемнадцать лет. Там, где раньше были тюремные стены и камеры, возникли «тупики» — узкие и полные народу, они даже в солнечные летние дни оставались «сумрачными и унылыми», так что прежняя атмосфера не исчезла и после разрушения самой темницы.

Возможно, что именно Флит вдохновила Томаса Мора на создание его знаменитой метафоры, в которой мир сравнивается с тюрьмой: «Кто привязан к столбу… кто в подвале, кто в камере на верхнем этаже… кто плачет, а кто смеется, кто трудится, а кто играет, кто поет, кто бранится, а кто затевает драки». В конце концов Мор и сам стал заключенным, но до этого, в свою бытность заместителем шерифа, он посадил в тюрьму многих столичных жителей. Одних он отправил в «Олд-каунтер» на Бред-стрит, других — в «Полтри-каунтер» близ Баклерсбери; в 1555-м тюрьма на Бред-стрит была перенесена чуть дальше к северу, на Вуд-стрит, где один из ее заключенных вторил Томасу Мору. Его слова цитируются в «Лондоне старом и новом»: «Сия малая темница подобна целому городу, ибо как в городе есть всякого рода чиновники, торговцы и представители самых разных профессий, так и тут имеются весьма похожие на них люди». Сидящих в тюрьме мужчин называли «крысами», а женщин — «мышами». Ее подземные коридоры до сих пор уцелели в маленьком дворике рядом с Вуд-стрит; их камни холодны на ощупь, а в воздухе витает сырость. Некогда новый заключенный выпивал «полную чашу кларета», дабы отметить свое вступление в новое «общество», да и теперь еще в старом каунтере порой устраиваются банкеты и вечеринки.

Образ города как тюрьмы имеет очень глубокие корни. В своем романе «Калеб Уильямс», сочиненном в конце XVIII века, Уильям Годвин описывает «двери, замки, засовы, цепи, массивные стены и зарешеченные окна» острога, а потом утверждает, что «это и есть общество», что тюремная система отражает собой «весь общественный механизм».

Когда в 1852 году была открыта тюрьма Холлоуэй, по обе стороны от ее входа посадили двух каменных грифонов, которые служат и эмблемой самого Лондона. На камне в ее основании высечена надпись: «Да сохранит Господь город Лондон и сей дом во устрашение злодеям». Любопытно, что в работе над нею архитектор Джеймс Баннинг опирался на те же принципы, что и при проектировании Угольной биржи и Столичного рынка скота. Между некоторыми из крупнейших общественных зданий города наблюдается заметное сходство.

В 1970-х В. С. Притчетт в очередной раз уподобил город «каменной тюрьме», а в 1805-м Вордсворт проклял его, назвав «тюрьмой, где он был долго заточен»; затем, в 1851-м, и Мэтью Арнольд назвал его «медной тюрьмою», обитателям которой «грезится ничто за тюремными стенами». В 1884-м свой голос к этому обвинительному хору добавил Уильям Моррис:

Вот Лондон, мрачная сеть и тюрьма,

Возведенная алчностью многих веков.

Его убогое жилище было «камерой в тюрьме усталого Лондона». Кейр Харди, вернувшись в свой родной Эршир в 1901 году, написал, что «Лондон — это город, о котором я постоянно вспоминаю с ужасом, точно о месте заточения». В своем «Лондонском дне», вышедшем из печати примерно в ту же пору, Томас Холмс говорит о лондонских узниках: «Мы видим множество лиц, приводящих нас в смятение, и сразу же понимаем, что почти все эти люди обделены жизнью и заслуживают не мести, а жалости». В некоторых городских кварталах царила такая бедность, что Холмс заключает: «В остроге этим несчастным живется лучше, чем в собственном доме». Таким образом, они просто перебрались из одной тюрьмы в другую. Но настоящая тюрьма, по выражению кокни, была местом, «где собаки не кусают».

Существовали в Лондоне и места, где люди пользовались «правом убежища» — это были оазисы, куда по видимости не простиралась зловещая тень тюрем. Когда-то они были владениями крупных религиозных организаций; монахи и монашки давно исчезли, но «волшебная сила» этих мест сохранялась по-прежнему. Среди них были Сент-Мартин-ле-Гранд и Уайтфрайарс; прежде там находились обители кармелитов и белых католиков, но затем в этих местах стали искать спасения от преследователей и ареста «люди самого низкого сорта, мошенники и разбойники, воры, злоумышленники и убийцы». Один из предполагаемых убийц «тауэрских принцев» (племянников короля Ричарда III, по его приказу задушенных в Тауэре в 1483 году), Майлс Форест, пробрался в Сент-Мартин и оставался там, «покуда не сгнил мало-помалу». «Четками Св. Мартина» называли в народе поддельные драгоценности. Право убежища в Сент-Мартин-ле-Гранд было отменено в начале XVII столетия, но чары Уайтфрайарс действовали в течение более долгого периода. Лондонцы прозвали этот уголок Лондона Эльзасом (по имени знаменитой пограничной области на северо-востоке Франции), потому что туда не отваживались заходить ни приходские, ни муниципальные блюстители порядка: как только они появлялись, вокруг сразу начинали кричать «Убежище!» и «Бей ищеек!», хватали несчастных и безжалостно избивали их. Теперь это место находится между Дорсет-стрит и Мэгпай-элли — оно ограничено Солсбери-сквер и Хэнгинг-Сорд-элли.

История двух других убежищ связана с чеканкой денег. Они находились на монетных дворах в Уоппинге и Саутуорке, словно изготовление денег — столь же священный процесс, как и любая деятельность обитателей монастыря или церкви. В середине 1720-х годов представители городских властей пытались проникнуть к уоппингским «чеканщикам» и разогнать преступников, но получили отпор. Одного из бейлифов «засунули в яму, куда сбрасывали содержимое отхожих мест», а другого силком провели перед толпой «с говешкой во рту». Здесь наглядно проявилась параллель между деньгами и экскрементами.

Другие убежища по-прежнему действовали близ некоторых церквей, точно традиция милосердия продолжала существовать в менее выраженной форме. Район Блэкфрайарс пользовался дурной славой логова преступников и нищих. Убежище близ Вестминстерского аббатства много веков оставалось «плохим и опасным местом», а Шайр-лейн у церкви Сент-Клемент-Дейнс прозвали «Рогс-лейн» («Разбойничий переулок»). Здесь были притоны «Дом попрошаек», «Нора» и «Монетный двор»: в последнем чеканили фальшивую монету, причем, как утверждается в «Лондоне старом и новом», «в каждой комнате этого дома был свой тайник… все детали оборудования для производства фальшивых денег и сами работники в случае тревоги исчезали в мгновение ока, словно по волшебству». Таким образом, лондонские убежища, как и тюрьмы, пользовались среди жителей города дурной славой, и редко кто отправлялся туда по доброй воле.